Таково было наивысшее алхимическое достижение огненной защиты Византии; и говорят, что даже «в конце XI века пизанцы, знакомые со всеми морями и всеми видами военного искусства, страдали от его воздействия, будучи не осведомленными о составе „греческого огня“». В конце концов он попал в руки мусульман, и во время Крестовых походов рыцарство христианского мира обнаружило, что этот ужасный feu Gregois «выстреливался подобно копью или дротику из приспособления, действовавшего наподобие пращи». По словам очевидца, он летел по воздуху, «словно крылатый длиннохвостый дракон толщиной примерно с большую бочку, с грохотанием грома и со скоростью молнии». Но как только агенты ислама заполучили этот чудовищный дар, как еще более разрушительное новшество с мощным грохотом вырвалось из Азии. И вместе с изготовлением пороха неуловимые цели и отступающие горизонты научного шпионажа подали сигнал к погоне, которая неистово продолжается и по сей день.

Жестокость, развращенность или равнодушие христианских деспотов, скотское существование непривилегированных масс отправили многих рекрутов в XVI веке на бродячие галеры корсаров. Пленники, прикованные цепями к веслам и согласившиеся принять ислам, часто поднимались до высших командных должностей на море. Так что мусульманским пиратам Средиземного моря было так же легко завербовать шпионов в любой стране и любом порту. Мы отвлеклись на четырехсотлетнюю мистерию греческого огня от чисто хронологического обзора секретной службы на Ближнем Востоке. Прежде чем перейти к секте тайных агентов, к настоящему клану убийц и шпионов, нам необходимо на мгновение оглянуться на Властелина Востока – бессмертного в литературе, если не в истории, шпиона-авантюриста. Халиф из династии Аббасидов, Гарун ар-Рашид из «Тысячи и одной ночи» остается идеальным самодержцем, который переодевался и незаметно прогуливался среди своих подданных, дабы убедиться, что праведные и неправедные соединены воедино огромной государственной машиной. Этот халиф, хотя и был уверен в своем бессмертии не менее, чем любой, подлежащий канонизации святой, видимо, не был тем проницательным следователем или талантливым актером, как описывает его классическая легенда.

Сэр Марк Сайкс назвал Багдад времен Гаруна ар-Рашида «гигантским торговым городом, окруженным огромной административной крепостью, где каждый государственный департамент имел должным образом организованное и упорядоченное муниципальное учреждение… Христиане, язычники, иудеи – как и мусульмане – были заняты на государственной службе… Армия клерков, писцов, служащих и бухгалтеров заполонила эти учреждения и постепенно захватила всю правительственную власть в свои руки, отдалив предводителя правоверных от всякого прямого общения со своими подданными. Дворец халифа и окружение в равной степени основывались на римских и персидских моделях. Евнухи, тщательно завуалированные „гаремы“, стражники, шпионы, посредники, шуты, поэты и карлики толпились вокруг персоны предводителя правоверных, стремясь снискать благосклонность монарха и отвлекая царственный ум от серьезных и государственных дел».

Если бы доктрины исмаилитов или персидских ассасинов распространились по всему миру, секретная служба превратилась бы в государственную религию, а не в политическое ремесло. Всегда было принято ссылаться на ассасинов, как если бы они были единственными, кто изобрел и стал использовать убийство как злодеяние, неофициальную казнь или средство воздействия. То, что стало обычным явлением уже во времена Греции и Рима, едва ли можно отнести к азиатской секте, современнице Крестовых походов. Ассасины, в качестве отступления от этой банальности, возвели запугивание или систематическое устранение высокопоставленных «препятствий» в ранг достоинств национальной политики.

Гиббон и другие клеймили их как чумных паразитов за то, что они систематически и почти безболезненно совершали то, что папы, короли и честолюбивые авантюристы всех калибров делали как нечто само собой разумеющееся, с любыми дилетантскими оплошностями. Описывая завоевания монголов, Гиббон замечает: «Я не стану перечислять толпы султанов, эмиров и регентов, которых он (Хулагу-хан) втоптал в прах; но истребление ассасинов или исмаилитов Персии можно рассматривать как услугу человечеству». Аплодировать таким мясникам, как монголы, за это «истребление» – все равно что восхвалять Черную смерть за уничтожение прокаженных или сумасшедших. Чингисхан, его полководцы и непосредственные преемники в лучшие дни своей жизни, должно быть, достигли поразительного максимума в 100 тысяч жизней, угасших между восходом и заходом солнца; в то же время нет свидетельств, что исмаилиты убили такое количество своих соседей и соперников за десятилетие или даже за столетие. Политически они были слишком хитры, чтобы прибегать к войне, и слишком изобретательны, чтобы следовать слепой ярости чумы.

Перелистывая страницы Гиббона, можно прийти к выводу, что появление организации ассасинов является скорее аккумуляцией, чем неким новшеством. На протяжении бесчисленных столетий – до и включая тринадцатое, – охваченных Гиббоном, великие троны известного тогда мира регулярно освобождались и подновлялись восседавшими на них правителями при помощи дворцовых интриг и насилия. И в конце концов кто-то должен был додуматься до того, чтобы превратить все эти бессистемные удары кинжалом, удавки и отравленное питье в ритуальный обряд дипломатии и религии. То, что Гиббон и другие, вероятно, были не в состоянии простить, являлось исмаилитской квинтэссенцией искусства войны, пока она щадила человеческие массы и выбирала только наиболее важных и платежеспособных индивидуумов. Основатель секты ассасинов не испытывал уважения к духу феодальной эпохи. Он явно изобрел победную тактику, которая втоптала в пыль «султанов, эмиров и регентов», не перемалывая при этом всех их солдат, ученых и купцов, женщин, детей и рабов в кровавое месиво.

Окончательное поражение и выкорчевывание персидских ассасинов монгольскими завоевателями в 1256 году доказало, что блестяще спланированная и целенаправленная военная кампания может уничтожить даже наиболее искусно организованную «национальную» секретную службу, ибо очевидно, что из всех политических образований секта ассасинов больше всего напоминает секретную службу современного фашистского государства. Ассасины являлись тайным обществом, дисциплинированным и возвысившимся до беспрецедентной степени общественной власти. Они были братским орденом, превратившимся в агрессивное меньшинство, которое являлось доминирующей фракцией в их общинах и вскоре узурпировало функции самого государства. Каждый член исмаилитов был «солдатом», и каждый «солдат» являлся шпионом, пропагандистом и контрразведчиком, но главным образом тайным бойцом и убийцей. Приведенные к присяге или запуганные до абсолютного послушания, подчиненные правителю или деспотичному бюрократу, ассасины были образцовыми штурмовиками, одурманенными азиатским фашизмом. Ассасины стремились к гегемонии в сравнительно ограниченной области и далеко продвинулись на этом пути, в основном убеждая себя, что служат предводителю – уникальному и праведному человеку, чьи самые низменные представления о собственных интересах наполняли расовое или сектантское предназначение истинной волей божьей.

Нам известно, что в IX веке человек персидского происхождения, носивший довольно распространенное имя Абдалла и проживавший в Ахвазе на юге Персии, «задумал низвергнуть империю халифов, тайно введя в ислам систему атеизма и нечестивости». Это следовало делать очень постепенно; и сын и внук Абдаллы незаметно трудились над этим, пока у них не появился новообращенный, который быстро привел систему в активное действие. Его звали Кармат, а его последователей стали называть карматитами; и кровавая война между этими сектантами и войсками халифов периодически продолжалась на протяжении целого столетия. Но в конце концов карматиты были жестоко разгромлены и загнаны в подполье, что важно для нас здесь лишь по той причине, что это непосредственно привело к основанию секты ассасинов. Житель Рея в Персии, желая скрыть свои религиозные убеждения и снять с себя обвинение в ереси, выдвинутое крайне ортодоксальным наместником его провинции, отправил своего единственного сына Хасана в Нишапур, дабы получить наставления от знаменитого имама Мовафека. Там юноша сблизился с двумя талантливыми студентами – Омаром Хайямом и Низамом аль-Мульком. Эти трое заключили соглашение, предложенное Хасаном ибн Саббахом, что если один из них добьется успеха, то двое других разделят его удачу. И мы увидим, как этот договор был соблюден Низамом и Омаром, но нарушен его составителем.