Шрифт:
— Вы начнете. Когда вскроете живот, позовете.
Через полчаса больной уже спал на столе. Живот закрашивался йодом.
— Давай простыни.
— Ты сверху накрывай, я снизу.
— Ничего настроеньице-то. Ух, сейчас нам и достанется.
— И не говори, крику будет не от равнодушия.
— Готовься терпеть. И не трепись. Не дай бог, вякнешь что.
— Да ты что? Дурак я? Не понимаю?
— А в чем дело, ты не знаешь?
— Так же, как и ты. Начинай давай.
— Наркозная служба, можно?
— Валяйте.
— Скальпель.
— Простыню прямо к брюшине будешь?
— Угу.
— Дай на угол еще один.
— Вот язва. А спаек мало, хорошо.
— А язва ничего себе.
— Поменьше остри, а то по инерции… Позовите профессора. Давай пока мобилизовывать. Все равно ж резекция.
— А вчера ничего у него не было? Не знаешь?
— Откуда? Может, утром кто заходил? Шелк дай.
— Да нет, пожалуй, он еще в коридоре был нормален. Усы на узле оставил. Подрежь еще.
— Не угадаешь. Ты вчера на защите был?
— Был. Даже на пьянке после.
— Угу. Ножницы не убирай.
— У Сергея не знаешь, как дела?
— Дня три не видал.
— Ну, как дела, ребятки? — Начальник уже помылся.
— Вот язва. Здоровая. Мы начали мобилизовывать. Ничего?
— Молодцы. Продолжайте. Я сейчас оденусь, включусь. — Операция шла молча. Все замолчали.
Начальник посмотрел вокруг:
— Почему студенты так плохо стоят? Им же ничего не видно. Подвиньте эти ступеньки. Так. И смотрите, товарищи, и, что непонятно, спрашивайте. Разрешаю. Если увидите, что много ругаться стал, — помолчите, — значит, трудно, сложно что-то. Подвиньтесь. Ну, вы молодцы. По большой кривизне уже сделали? Только здесь осталось? Хорошо. И быстро, быстро. Не тянуть, спешить медленно, как говорили римляне. Смотри, какая язва. Хорошо, ребята, хорошо помогаете. Товарищи студенты, обратите внимание: вот язва. Желудок должен быть мобилизован, то есть все эти связки должны быть пересечены. Он должен держаться только на двенадцатиперстной кишке и частью, которая должна оставаться. Теперь мы отсекаем его от кишки. Культя кишки ушивается двухэтажным швом. Смотрите, смотрите — все увидеть сами должны. Ты вчера на защите был?
— Был.
— Без эксцессов все?
— Полный ажур.
— Слава богу. Председательствовал кто?
— Дмитрий Михайлович.
— Ну, это хорошо. А я вчера никак не мог. Дайте салфетки. Нет, большие — обкладываться. Сегодня приходите. Сегодня хороший матч. Товарищи студенты, сейчас мы отсечем здесь, вот по этому зажиму, и останется подшить кишку, создать анастомоз, и мы на коне. Остальное за больным. Ах ты! Вот сволочь! Только похвалился, и сразу закровило. Этот зажим, этот! Мой зажим! Вот так. Что вы стоите истуканами! Помогать надо. Без вашей помощи я ничто. А хорошо просто пооперировать. Срочно, без плана, без разговоров и просьб. И распоряжения чисто локальные: подай, держи, отрежь. Распоряжения, так сказать, без широких последствий. А если виноват — извиняешься, а не оправдываешься. А оправдываешься благородно — действием правильным. Все равно вы ничего не поняли. Я сейчас кончу анастомоз и пойду, а вы приходите ко мне в кабинет после, кофейку попьем. Операцию запишете потом. Шить, шить давай, девочка, одну за одной подавай, не тяни.
Ну вот, товарищи студенты, основное закончено. Они тут зашьют сами. А вы идемте со мной, поговорим о том, что видели. Который час? Сколько мы оперировали? Час двадцать. Вполне приемлемо. А вам бы, ребята, по каждому поводу говорильню устраивать. Ну ладно, жду вас в кабинете. Кофе будет готов.
СОН И ЯВЬ
— Слушаю.
— Здравствуй, мое прошлое.
— Людмила Аркадьевна?! Люся! Здравствуй, дорогая. Как живешь? Что ж ты никогда не показываешься у нас? Зазналась?..
— Не надо, не надо так много вопросов. Живу себе и живу. Я к тебе, как к своему прошлому. Мне очень не хочется прошлое свое портить — что было, то было, и было все хорошо. Я это говорю теперь спокойно, потому что ты — прошлое…
— Перестань, перестань, Люсенька. Ты для меня всегда настоящее…
— Не лицемерь. Не в этом дело. Я для тебя стала прошлым, когда обсуждалась та смерть и ты счел самым целесообразным для меня, для себя и, главным образом, для дела дать мне выговор…
— Люсенька…
— У тебя в кабинете никого нет: ты так запросто меня называешь Люсенькой?
— Да, я могу с тобой спокойно разговаривать.
— Ах, ты мое прошлое, как хорошо, что ты все же мое «прошлое». «Можешь спокойно разговаривать»! А вспоминать тот необходимый выговор ты тоже можешь спокойно?
— Люсь…
— Я тебе звоню, потому как хочу спасти свое прошлое. Ведь ты, милый, прогрессируешь. Берегись. Это ужасно, что ты делаешь, что ты сейчас делаешь с Сергеем.
— Ты же должна понять, что у меня нет другого выхода. Мало того, что с ним чрезвычайно трудно работать, он даже попросить не может. Например, операции! Надо ему оперировать, хочет он оперировать — приди попроси, скажи: «Начальник, — ведь он так меня называет, я знаю, и вы все вслед за ним, — я не оперировал давно, дайте мне соперировать что-нибудь». Нет, он не может. Не выпендривайся — попроси…
— Что ты говоришь! Ты себя слышишь?!
— Да и не только в этом дело. А его занятия со студентами. Он беспрерывно занимается разговорами о воспитании у студентов клинического мышления, а конкретные знания им не дает и даже не знает, дает или нет, — ведь он их не спрашивает. Одни рассуждения. Беспрерывно рассуждает с ними. И эта догма, которую он объявил: «Хороший преподаватель не тот, которого не удается обмануть, а тот, которого не хотят обмануть». Мне эти афоризмы, знаешь…
— Перестань! «Не то чтоб сложной их натуры никак не мог понять монах: здесь пели две клавиатуры на двух различных языках».