Тут имелось в виду, что первый Рим — императорский — рухнул за язычество, второй Рим — Константинополь, пал за «нечестие свое». Так каковы же будут надменные речи московитов, если они оседлают мировые торговые пути? Их высокомерие тогда во много раз превзойдет испанское!

В свете вышеизложенного понятно, почему принудить Европу принять Московию в свой круг можно было разве что подавляющим военным превосходством. А для создания подавляющей военной силы на западных границах нужен был полный мир на восточных границах России.

Так что возникающие вновь и вновь едва ли не каждое царствование войны Московии с западными странами, и прежде всего с ближайшими соседями — Ливонским орденом, Польшей и Литвой, не были случайными. И отнюдь не случайно то, что и Иван Грозный — властитель болезненно подозрительный, жестокий и коварный, видимо даже душевнобольной, но при этом одновременно умный, образованный, дальновидный и расчетливый, — начал свою войну за «окно в Европу». Единственную из множества допетровских войн за достижение этой цели, получившую собственное имя, — Ливонскую.

Формальным поводом был отказ Ордена уплатить ежегодный взнос за владение Дерптом (по-русски Юрьев, по-эстонски Тарту) по договору еще с дедом Грозного.

И, едва начавши эту войну, Россия из государства на краю света стала важным элементом европейской политики!

Ибо выход к Балтике для Московии закрывали католические Польша, Литва и Ливонский орден. Поэтому тот, кто начинал с ними войну, сковывал часть ресурсов католического мира — ресурсов, которые крайне нужны были для борьбы с Реформацией. А значит, он выступал на стороне стран, Реформацию поддерживающих: Англии, Нидерландов, северогерманских княжеств, Дании.

Впрочем, действительность всегда сложнее схем, и протестантская Швеция оказалась среди членов католического лагеря. Ибо по географическому положению своему могла рассчитывать исключительно на расширения за счет протестантских соседей да России. При этом гугенотам, с которыми у шведов не было никаких территориальных споров, они рьяно помогали.

Так геополитика сделала Дрейка союзником России. И навряд ли что тут изменилось бы, окажись он почему-либо врагом Ивана Грозного — скажем, из-за безумной жестокости русского царя, ведь Дрейк не терпел излишней жестокости, мучительство ради мучений истязуемого было, по его мнению, доказательством преступности палача, неправедности суда и богопротивности властей, такое допускающих. И даже будь Дрейк «русофобом», даже и тогда…

Был только один способ для английского моряка тех лет, чтобы не содействовать России: это уйти от дел. Но с темпераментом Фрэнсиса Дрейка такое и вообразить нельзя!

Но знал ли он сам об этой незримой связи своей с кровавым самодержцем отдаленнейшей страны?

Да, знал. Нет, не сам он, глядя на политическую карту мира, до этого додумался. Ибо в его время карта мира могла еще дать пищу уму скорее писателя, чем политика. На иных картах Россия еще, по застарелой привычке, именовалась «Дальней Татарией» или даже «Скифией».

У Фрэнсиса был вовсе не теоретизирующий склад ума. Не будем приписывать ему то, чего не было. Ему объяснил это могущественный тезка — первый государственный секретарь, основатель и бессменный руководитель первой в мире кадровой спецслужбы почти современного образца — прославленной «Сикрет интеллидженс сервис», сэр Фрэнсис Уолсингем.

Сэр Фрэнсис — неулыбчивый густоволосый мужчина с продолговатым лицом и горящими глазами фанатика — подробно объяснил молодому капитану место России на мировой «шахматной доске». А поводом к этому разговору явилось зачисление в экипаж, комплектуемый Дрейком для некоего сверхтайного рейса, русского юнги — уже известного нам Федьки-зуйка.

Рейс был не просто тайный, а сверхтайный. Поэтому сэр Фрэнсис Уолсингем как в силу своей высокой должности, так и в силу личных наклонностей, знал о нем пока что поболее самого Дрейка. Сэр Фрэнсис, случалось, упускал иногда из виду вещи общеизвестные. Такие, скажем, как: какой длины дублеты нынче в моде, или какой ширины воротники, или от кого забеременела мисс Фрогмортон, фрейлина Ее Величества. Но чтобы было, или появилось, или ожидалось в Английском королевстве нечто тайное, политическое, о чем бы он не пронюхал, да при том еще заблаговременно — это уж фантастика! Уж тайные дела в его стране (и часть тайных дел — большая или меньшая, смотря о какой стране речь пойдет, — в иных странах) до него касательство имели! Да при этом многие из таких дел — еще задолго до своего зарождения!

Соответственно, и сверхтайный маршрут Дрейка был в его нешумных канцеляриях продуман, расчислен и нанесен на карту, свернутую и вложенную в особую красно-зеленую полосатую папку. И по поводу содержимого этой папки, а вернее сказать — по поводу предстоящего превращения чернил, коими написано и начерчено в этой папке немало уже, — состоялось уже четыре беседы первого государственного секретаря с молодым капитаном, ничего особо выдающегося не совершившим, но, по мнению Уолсингема, из молодых, да ранних, самым многообещающим в своем поколении. И в последней сэр Фрэнсис обронил как бы мимоходом: