– Меня Леррисом звать.

– А меня Дарией. Сейчас принесу зерна. Хорошего.

Она направилась к длинному ряду бочек, а я завел Гэрлока в угловое стойло с низким потолком, не слишком просторное даже для пони, но сухое и относительно чистое. Расседлав Гэрлока, я положил в угол сумы и посох, после чего принялся чистить Гэрлока щеткой. Дария вернулась с большой мерой зерна.

– Он не кусается?

– Никогда. Точнее сказать, куснул разок одного малого, куснул и лягнул, но тот бил его кнутом. И это было до того, как он попал ко мне.

– Терпеть не могу кнуты. – Она поежилась, ссыпая зерно в кормушку.

– Конюх! Где конюх? – донеслось снаружи.

Дария поспешила во двор.

Вычистив Гэрлока и припомнив уроки, преподанные Джастином в Хаулетте, я проверил сеновал. Там было сухо и почти чисто.

– Чего ты там забыл? – спросила вернувшаяся Дария, когда я спрыгнул на землю.

– Взглянул, как там, на сеновале.

– Ты здесь уже бывал?

– Здесь нет, но в похожих местах бывать доводилось.

– Там лучше, чем в гостинице.

– А ты там спишь?

Глаза девушки сузились.

– Я не шлюха!

– Что ты, ничего такого мне и в голову не приходило.

– Нет, я ночую дома, на окраине. Моя матушка стряпает на Истрала, так что имей в виду: похлебка у нас лучше, чем отбивные.

С этими словами она покинула конюшню.

Исходя из того, что люди едва ли украдут то, чего не увидят, я прикрыл посох и сумы световым щитом, после чего по заляпанным грязью доскам направился к входу в гостиницу, сбил грязь с сапог у гладко оструганной, но не покрытой лаком сосновой двери и взялся за сапожную щетку, которой, похоже, тут никто не пользовался.

За дверью меня встретил коренастый мужчина с короткой седой бородкой. Заляпанный кожаный фартук выдавал в нем содержателя постоялого двора.

– Ты будешь здешний хозяин?

– Он самый, к твоим услугам. А ты, паренек, часом не работу ищешь?

– Нет. Мне нужны еда и место для ночлега.

На физиономии трактирщика расцвела улыбка.

– Постель полсеребреника. Кухня у нас простая, но сытная. Мясная похлебка – четыре медяка, отбивные по пять.

– Как насчет конюшни?

– Три медяка с гривы.

Я улыбнулся.

– А если я тоже переночую в стойле?

– Коли тебе охота ночевать с лошадьми, так и с тебя возьму как с лошади. Тоже три медяка.

– Моему пони бывает одиноко, – сказал я, вручая ему деньги.

Трактирщик, все еще улыбаясь, принял их и, предоставив мне возможность проследовать внутрь, поспешил к солдатам в серых, с малиновой окантовкой, мундирах.

Общая зала «Полной Чаши» была невелика, примерно двадцать на двадцать локтей, и спертый воздух пропах салом, дымом, а также конским и овечьим навозом, заносившимся с улицы на грязных сапогах.

Приметив у стены маленький столик, откуда было удобно наблюдать за помещением, я примостился там. Стол пошатывался, отделанная сосновым шпоном столешница с годами пропиталась жиром, а на стуле треснула задняя скоба.

– Пиво или морс? – спросила подавальщица, пытаясь мокрой рукой убрать с серой рубахи сальное пятно.

– Морс и похлебку. Сколько за все?

– Два – за морс, четыре – за похлебку. В придачу получишь полкаравая.

– Заплачу, когда принесешь морс, – промолвил я, достав серебреник, но не выпуская его из рук.

– Ладно.

Она ушла на кухню, а я принялся оглядываться, заодно прислушиваясь к обрывкам разговоров.

– …пироги с говядиной… лучше, чем с дичью…

– …Берфир ни за что не удержит Хидлен… всего лишь пастух из Асулы, с длинным мечом…

– …отбивная должна быть отбивной, так я говорю… тьфу на твой очаг…

– …мордашка смазливая… только сиськи едва прикрыты… трясет ими перед всеми, а они, дурачье, принимают ее за леди…

Последняя фраза едва не заставил меня покраснеть. Охота же мне слушать всякий вздор!

– Паренек, твой морс.

Кружка со стуком опустилась на жирную столешницу, и мой серебреник перекочевал к подавальщице. Она отсчитала мне четыре медяка.

– Скоро будет и похлебка. В следующий заход принесу.

В трех столиках от меня расположились двое солдат. Я собрался было прислушаться к их разговору, но тут вернулась служанка.

– Твоя похлебка и хлеб, приятель, – заявила она, почесывая живот.

Выдавив улыбку, я вручил ей медяк, и ее физиономия расплылась от удовольствия.