Со многими товарищами деловые отношения перешли в дружбу. Они и сейчас занимают заметное место в деловой, общественной и государственной жизни. В Сибири я приобрел Немало друзей, они остались верны нашей дружбе и тогда, когда я в конце 80-х годов оказался в центре борьбы с антисоциалистическими силами, которые пытались оклеветать, расправиться со мной. Не вышло, господа! В этой борьбе я устоял, не потеряв доверия настоящих коммунистов, потому что не вилял, не приспосабливался, был предан социалистическим идеалам, а также благодаря верности друзей, поддержке семьи и твердой вере в то, что жизнь моя посвящена Отчизне. И Родина у меня одна, другой — нет в запасе.

Сибиряки, действительно, народ сборный, но отборный. В самые критические периоды российской и советской истории сибиряки были на переднем крае Отечества. Посмотрите, сколько наименований сибирских полков, отличившихся в разгроме наполеоновской армии в 1812 году, нанесено на скрижалях Георгиевского зала Кремля. Громкая слава сибиряков прошла по фронтам Отечественной войны 1941 — 1945 годов против гитлеровского нашествия.

Сибиряки — народ основательный, открытый, жадный до работы, отзывчивый, не терпящий краснобайства и прожектерства. Быть может, потому они быстрее, чем в других местах, распознали фальшь «демократов».

На севере Томской области построен нефтеград, и назвали его Стрежевой. Название это происходит от самобытного слова — стрежень, что означает самую быструю часть течения реки. Сибиряки всегда на стрежне, на самом быстром течении времени, всегда впереди. Верю, вернется сюда власть народная, а обновленный Союз советских народов будет вновь прирастать Сибирью.

В этой главе речь идет о событиях, происходивших непосредственно в Кремле, поскольку высший политический орган страны — Политбюро ЦК КПСС — заседал именно в Кремле и, конечно, на Старой площади, в здании ЦК. Но читателю не следует рассчитывать на сенсационные разоблачения, пикантные подробности и уничижительные характеристики политических деятелей. Речь о другом — о попытке серьезного политического анализа, предпринятой на основе новых или малоизвестных читателю фактов.

В апреле 1983 года, после семнадцати лет работы в Сибири, в Томске, я был переведен в Москву и утвержден заведующим Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, а говоря иначе, — отделом кадров и партийных комитетов. Впрочем, если учесть существовавшую в те годы систему партийно-государственного руководства, то речь шла о кадрах в самом широком смысле, включая советские, хозяйственные.

В тот период Генеральным секретарем ЦК КПСС был Юрий Владимирович Андропов. Впервые я с ним познакомился только в феврале того же года, а встреча апрельская, когда меня утверждали в новой должности, была по счету лишь второй. Юрий Владимирович категорически отказался от подбора руководящих кадров по принципу личной преданности, с учетом прежней совместной работы, что было свойственно его предшественнику.

Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить некоторых людей, на которых опирался Андропов: Горбачев — с Северного Кавказа, Рыжков — с Урала, Воротников — из Центральной России, Чебриков — с Украины, Лигачев — из Сибири… Но это, разумеется, не означает, что выбор Андропова был случайным. Да и я не случайно попал в поле его зрения, когда речь зашла о подыскании руководителя одного из ключевых отделов ЦК.

В тогдашнем составе Политбюро ЦК КПСС был человек, который не только предложил мою кандидатуру Андропову, но и активно способствовал моему переводу в Москву.

В те памятные для меня апрельские дни 1983 года события развивались неожиданно и стремительно. Я прилетел в столицу на совещание по вопросам сельского хозяйства, которое проводил лично Андропов. В Свердловском зале Кремля собрались в тот раз все члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов партии, многие аграрники — в общем, те, кто был связан с реализацией принятой годом ранее Продовольственной программы. Докладывал на совещании Горбачев, занимавшийся в то время аграрными проблемами, — докладывал резко, остро. с критикой и местных руководителей, и центра.

Помню, я послал в президиум совещания записку с просьбой предоставить слово для выступления, однако не питал на этот счет особых надежд. За весь брежневский период, за те семнадцать лет, что я работал первым секретарем Томского обкома партии, мне ни единого раза не удалось выступить на Пленумах ЦК. В первые годы я исправно записывался на выступления, однако с течением времени надежды выветрились: стало ясно, что на трибуну постоянно выпускают одних и тех же ораторов — надо полагать, таких, которые хорошо знали, что и как надо говорить. В такого рода дискриминации я не усматривал козней против себя лично — в таком положении находились многие секретари обкомов, которые давно и добросовестно тащили свой нелегкий груз. Например, Манякин С.И., проработавший в Омске более двадцати лет, человек опытнейший, деловой и очень толковый, за все те годы выступил на Пленуме ЦК только один раз.

Но с приходом Андропова секретари обкомов сразу ощутили, что в ЦК начались перемены. Возникли новые надежды. Это и побудило меня на аграрном совещании в Свердловском зале Кремля подать записку в президиум.

Не прошло и часа, как мне предоставили слово.

Как всегда, текст выступления у меня был приготовлен заранее — на всякий случай. Однако я почти не заглядывал в бумажку, ибо говорил о выстраданном — о том, как за 7—8 лет Томская область из потребляющих продовольствие перешла в разряд производящих. Говорил и о том, что население Западной Сибири прирастает за счет нефтяников, газовиков и кормить их нужно, прежде всего развивая сельское хозяйство на месте. И, конечно, напомнил о суровых условиях северо-запада Сибири, о бывшем каторжном Нарыме: Бог создал рай, а черт — Нарымский край. Напоминание, разумеется, не было случайным — со времени памятной размолвки с Сусловым я не оставлял мысли об увековечении жертв сталинских репрессий.