По-прежнему не глядя на музыканта, Дро вырвал туфельку у него из рук.

— Теперь, что бы ни случилось, оставайся на месте и помалкивай.

— А что должно случиться?

Миаль покосился на запертую дверь, но перед глазами все плыло. Тогда он ткнулся носом в подушку, чтобы ничего не видеть.

Парл Дро встал примерно посередине между кроватью и дверью и бросил туфельку на пол. Подошва треснула там, где Миаль стиснул ее в кулаке. Бедная туфелька, все ее мучают...

Дро достал огниво и высек огонь. Услышав щелчок кремня, менестрель еще глубже зарылся в подушку. Неловко — ему мешала увечная нога — Дро нагнулся и поджег туфельку. Внутренне он уже приготовился принять на себя ярость умирающего призрака. Но ничего не произошло.

Пламя охватило туфельку, превращая ее в пепел. Дро стоял и смотрел на то, что осталось от Сидди Собан. Она распласталась по стене — бледная, хрупкая, как мотылек, и прекрасная, не двигаясь и лишь пожирая его огромными пустыми глазами. А потом она поблекла, растаяла, как иней. И исчезла.

Замогильный сырой холод тоже исчез, стало даже как-то неестественно сухо.

Дро перевел дыхание. Знакомая усталость наваливалась на него, усталость и что-то еще. Что-то такое...

Шум толпы снаружи стал слышнее — призрачного барьера на его пути больше не было. Послышались торопливые шаги — кто-то пробежал через двор — и дверь содрогнулась под ударами. На улице собралось достаточно людей, чтобы в тесной концентрации у них возникло нечто вроде коллективного седьмого чувства. И это чувство уловило, что изгнание призрака свершилось.

Дро оттащил стул от двери.

— Уже все? Что бы там оно ни было? — простонал в подушку Миаль.

— Надеюсь, — ответил Дро — и сам испугался вылетевшего слова. Никогда прежде у него не оставалось сомнений.

Гульба затянулась за полночь.

Большая часть деревни уже знала, что произошло. Многие даже сами были тому свидетелями — свидетелями, которые на самом деле ничего не видели, а только чувствовали и отчасти понимали. Монахи, едва осознав, что в странноприимном доме больше нечего бояться, торжественно втянулись гуськом в ворота, благословляя и окропляя. Миаля они тоже благословили и окропили. Менестрель, бледный и трясущийся, вцепился в перевязь инструмента и прошептал:

— Мне жаль...

— Себя пожалел бы, дурак проклятый, — только и ответил Дро.

Когда он вышел в ночь, селяне подняли его на руки и понесли под аккомпанемент выкриков и звон кружек. Он слишком устал, чтобы сопротивляться. Впрочем, дело было не в усталости, он хотел заглушить то, что мучило его больше, чем ноющая боль — сомнение. Так что он сидел за столом с селянами и пытался напиться, пока они пытались вытянуть из него парочку зловещих историй. Ему по большей части удалось уклониться от рассказов. Тогда они принялись пересказывать ему свои собственные истории о призраках — подлинные и вымышленные. Они предложили ему поискать новую добычу в старой крепости. Когда же Дро сообщил им, что провел в развалинах прошлую ночь, селяне принялись многозначительно переглядываться. Он не стал убеждать их, что в крепости никогда не было его добычи. Тот, кто не наделен седьмым чувством, все равно не отличит призрак от кирпича.

Несколько часов спустя большинство его собутыльников пребывали в различных стадиях глубочайшего опьянения. Сам же Дро оставался трезвым, хотя в голове слегка шумело, словно тело намекало, что ему стоило бы ощутить действие спиртного в крови.

Он вышел из таверны и побрел по улице под темным, расшитым звездами шатром неба, чтобы немного проветриться — или чтобы убедить себя, что проветривание ему не помешает. Покуда он делал вид, что слегка пьян, он имел право пользоваться привилегией пьяниц и ни о чем не думать.

Дождевые облака исчезли, небо очистилось. Луна лениво ползла по небосклону, подбираясь к колокольне.

Женщина по имени Синнабар сидела перед гончарной мастерской. Королева Огня. В мастерской тускло горел глаз печи для обжига, бросая багровый отблеск на ее щеку и грудь, на рыжие волосы и проворные пальцы. При свете луны Синнабар лепила маленького глиняного пса. Она подняла глаза и увидела, как Парл Дро стоит в распахнутых воротах и смотрит на нее.

— Ты выглядишь смертельно усталым, — уронила она как ни в чем не бывало.

— Всем свойственно уставать.

— Да. Время от времени.

— Можно мне войти?

Она опустила глаза — почти испуганно:

— Разве я не говорила, что моя дверь всегда открыта для тебя?

Дро шагнул через порог. В мастерской пахло обожженной глиной и каким-то теплым нежным благовонием, которое носила на своей коже хозяйка. В прошлый раз он не заметил этого запаха.

— Я снова предлагаю тебе мою постель, — сказала Синнабар, обращаясь к псу, над которым работала. — Но на этот раз лишь для того, чтобы выспаться. У меня чудесная постель — пуховые перины, глубже, чем шестнадцать морей, одна на другой. Тебе там будет хорошо. Ты совершенно изможден... И все-таки я тебе кого-то напоминаю, верно?

Он стоял рядом с ней, а ее пальцы проворно трудились над глиняной фигуркой. Песик уже казался почти живым, почти знакомым — вот-вот завиляет хвостом или залает. Дро наклонился и поцеловал ее в висок. Ее волосы, подсвеченные пламенем, отливали золотом, и изумительный аромат исходил от них.

— Ты талантлива, Синнабар, — сказал охотник. — И твой запах прекрасен.

Ее пальцы замерли.

— Мой муж как-то привез мне деревянный гребень из далеких стран. Аромат исходит от дерева, и когда я расчесываюсь, запах пропитывает мои волосы.