Дружба с Симой через некоторое время возобновилась, словно сама собой – она появилась вдруг жалкая, подурневшая, глубоко беременная – и мне показалось неловко ее сразу вот так выгнать. А долгая дружба, как и старая любовь, за годы приобретает много неоспоримых прав и возможностей – например, непредсказуемо обновляться… Так и осталась Сима в моей жизни по сей день, когда пришлось и ей встать у меня в прихожей и давно возвращенным меж нами тоном взаимной уверенности сообщить:

– Слушай, Рит, я сегодня у тебя ночую – ничего?

* * *

Уж, кажется, можно было за тридцать лет уяснить себе, что я чая не пью – никогда – ни капли – никакого. Что мне все равно – черный плиточный мусор, или тот, что ежеутренне изволит пить английская королева. Я не различаю их на вкус, а если вдруг по великой жажде все-таки сделаю глоток-другой, то всегда вспомню при этом банный веник… Но нет, тридцать лет подряд, начиная с того дня, когда первоклашка Рита впервые пригласила домой соседку по парте Симу поесть клубничного варенья, каждый раз, садясь с ней за стол, я слышу одно и то же: «Ты чай будешь или кофе?» – и почти в одних и тех же выражениях отрекаюсь от чая в пользу любого, пусть даже самого невзаправдашнего кофе. В тот вечер я взбунтовалась, кажется, впервые:

– Рита, давай, наконец, табличку у тебя над столом повесим: «Симе чаю не предлагать»! Почему нельзя было хоть что-то касающееся меня, взять в голову и не забывать?! Хоть мелочь какую-то, а?! И не долбить меня, как дятел, идиотским вопросом, на который я тебе еще в первом классе ответила – раз и навсегда!

Рита отреагировала весьма странно:

– Знаешь, ты, по-моему, можешь успокоиться: убить кого-то, конечно, хотят, но не тебя. Даже жалко, – и на лице ее не появилось усмешечка, долженствующая показать, что подружка пошутила.

Если бы кофе был уже у меня в чашке, то я бы им поперхнулась – и не продышалась.

– Жалко – в каком смысле?

– По тому, как ты живешь, удивительно, что ты до сих пор не нарвалась на крупные неприятности, – пожав точеным загорелым плечом так энергично, что с него соскользнула тонкая бретелька маечки, пояснила Рита. – А жалко потому, что убить все равно не убили бы – ты неистребима – а вот мозги такая ситуация тебе, определенно, прочистила бы. Но… – она звонко щелкнула пальцами. – Это не за тобой охотятся.

Должна признаться, что я остолбенела, и у меня появилось странное ощущение, что… Сказать, «что я сплю» – глупо, потому что такое ощущение у человека в здравом уме может появиться только в дурном романе – и тогда он обязательно ущипнет себя за кисть. Я испытала явное, но совершенно невыполнимое желание нажать на какую-нибудь кнопку и прокрутить всю ситуацию назад. Но увы, это только режиссер на репетиции может хлопнуть в ладоши на актеров, как на щенков, и крикнуть им: «Стоп! Не верю! С самого начала эту сцену!».

Ведь невозможно, неправильно, вопиюще бесчеловечно, наконец, встретить такой отповедью рассказ близкой подруги о том, что в течение последнего часа она чуть не погибла три раза подряд – и лишь чудо каждый раз спасало. Да человек, переживший такое, может нуждаться в срочной медицинской помощи, а если он настолько крепок, что немедленный вызов «скорой» не требуется, то уж проявить теплое участие, успокоить, посоветовать – прямая обязанность друга. Преступление – усугубить состояние несчастного неожиданной грубостью!

– Ты, может, думаешь, я пошутила? – с надеждой спросила я. – Сочинила страшилку, чтоб нам вместе посмеяться? Если так, то знай: все, что я тебе только что рассказала – сущая правда… И твои странные фразы о моей неистребимости… И так далее… Совсем не в тему… Я хотела, что б мы в милицию вместе пошли – я теперь из твоей квартиры одна и шагу не сделаю…

– Да знаю я, что правда. – начала Рита, но ее перебила Сороковая Моцарта – запел мобильный.

Пять минут я тупо слушала воркотню счастливой жены, беседующей с любимым мужем, позвонившим с дачи, куда поехал проведать собственную мать и чадо, пестуемое там:

– Да-а? Ну, молодцы! И сметанки поел? А ты проверил – у него ножки не промокли? И ручки теплые? Куда ходили? Ты смотри, Саша, на озере с Борюси глаз не спускай! Зачем сейчас? Скажи ей, что я только перед сном даю… А борщ доели уже? Ну, доедайте, а я приеду – горох сварю, как раз рулечку купила копченую, как ты любишь…

И тут мне захотелось заорать. Нет, не на эту дуру кромешную, которая спокойно порет пошлую сушь в присутствии почти умирающего человека. А просто обхватить голову руками, раскрыть пошире рот и очень громко произносить звук «а» до тех пор, пока, допустим, в окне не лопнет стекло. Интересно, что будет, если я действительно это сделаю? А она, как ни в чем ни бывало, с отсутствующим взглядом и придурковатой улыбкой, дудела в свою дуду: