С Вероникой тоже не получилось, уже на первом занятии она стала «Лиза, зайка».

***

Все лето Лиза бегала по вечерам на тренировки. Три раза в неделю, по вторникам, четвергам и пятницам. Получалось у нее не особо, но она не переживала. Даже гордилась своими успехами, вот прошлый раз перебежка никак не шла, а сегодня, пожалуйста, получилось. То вообще не могла ногу даже приподнять, «страшно, как я на одной задом поеду?», а теперь едет, и даже чуть прогнувшись в спине, и руки красиво разведены. Лиза считала, красиво. И Вероника, Ника, хвалила: «Умничка, зайка, у тебя получается». Ну и ругала, не без того: «Лиза, зайка, это же ласточка, а не вешалка, прогнись, ногу выше. Давай, зайка, постарайся».

Отпуск летом Лизе не предложили, но в этот раз она не огорчилась, ей было хорошо. А дома она ничего про свои занятия не сказала. Незачем. Мама переживать будет: «Это очень травматичный спорт. Ты понимаешь, что ты делаешь? А если ногу сломаешь? Перелом шейки бедра, и все: ты – инвалид на всю оставшуюся жизнь».

Новые, очень дорогие, за двенадцать тысяч, коньки, купленные в профессиональном магазине «Фигурист»: кожаный белый ботинок, гелевое нутро, индивидуально на твою ногу формируемое, стальные австрийские лезвия, грамотная профи-заточка, настоящее богатство – хранились у Ники.

– Понимаешь, не хочу домой нести, сразу начнут меня воспитывать. Можно, нельзя. Мне скоро тридцатник, но я же единственный ребенок, я одна, а их много: мама, папа, Ленуся, бабушка Тома. Вот они до сих пор и играют в меня. В дочки-матери. Не хочу их огорчать. Игрушку отнимать.

– Да не вопрос, зайка. Я на машине. Буду возить твои конечки. Не на горбу же таскать.

Эта тайна, первая в ее сознательной жизни настоящая тайна, словно поднимала ее над окружающими. Они думали, перед ними все та же Лиза, та, которую они прекрасно знают, видят каждый день, та к которой они давно привыкли и не ждут от нее каких-то сюрпризов. Но она-то знала, что она вовсе не та серая музейная мышь. Серая музейная мышь осталась далеко, прошедшие три месяца превратились для Лизы в сотни световых лет, и разглядеть из своего настоящего ту невзрачную мелочь она была не в состоянии.

Как-то вдруг Лиза осознала, что дружит с Никой. Не просто занимается с ней на льду, а именно дружит. И разговаривать с ней было гораздо интереснее, чем с Женей. Она была другая, смотрела совсем другие фильмы, читала другие книги. Умберто Эко, не читать которого было дурным тоном, Ника отрицала всего и целиком: «Такие талмуды читать? Ну уж нет. Я за всю свою жизнь через один не проползу. Что «Имя Розы»? Ну да, я фильм видела. Класс! Нет читать не буду. Зачем сравнивать? Я что, зарплату за это получаю? Кина вполне достаточно». Простенькая и незамысловатая, неспособная долго задерживать внимание на серьезном предмете, поскакушка? Да, именно такой она и казалась Лизе поначалу. Но ведь она была спортсменкой, настоящей, даже медали брала в молодежке в танцах на льду. А этого с кондачка не ухватишь. Годы работы в загородке. Одна и та же работа каждый день, одна и та же ледяная загородка, одни и те же элементы. Элементы те же – уровень выше, всё выше. Повтор за повтором, раз за разом, год за годом.

Но была в этой девушке легкость, та легкость, что так не хватало самой Лизе. Ника жила словно бегом, все куда-то спешила, и всему радовалась. Сначала Лиза думала, что ей просто нравится работа, тренировать детишек, но потом ей стало казаться, что Нике вообще все нравится. Солнце светит – ура! Дождь зарядил на целый день – класс, машинка помоется. Полная группа на занятие собралась – круто, лишний червонец карман не тянет. Почти никто не пришел, гриппуют или по дачам поувозили – о, вообще песня, смогу ребятишек новому элементу обучить, в толпе-то трудно, а так до каждого доберусь. И все время у нее звонил телефон, все время она была кому-то нужна. «Да, зайка, да, конечно…, обязательно…, заметано», – она всегда соглашалась с чем-то в трубку, Лиза ни разу не слышала, что бы она кому-то в чем-то отказала. Соглашалась, бежала куда-то и улыбалась.

Зато музыку Ника слушала самую мрачную, тяжелую, вязкую, неблагополучную, зовущую в темные миры, в вывернутую реальность, в опасную глубину подсознанья.

Как-то после тренировки они вышли на улицу одновременно. И одновременно остановились в стеклянных воротах Дворца. За прозрачной стеной города не было. А была буйная круговерть воды, тьмы и ветра. Дождь не шел, а валил из провисших, сизых от натуги туч тугими струями-канатами, они перекручивались между собой, с силой лупили по асфальту, разбегались во все стороны бурными потоками.

– Армагеддон, – Лиза стояла, опустив руки.

Тащиться под таким дождищем до остановки или подождать, может выльется? Что-то не похоже, чтобы он собирался заканчиваться.

– Да брось ты, ерунда. Побежали, я тебя подвезу, – Ника подтолкнула ее в сторону улицы, – Вон моя ласточка, всего-то метров тридцать, давай бегом.

Но и тридцати метров хватило с лихвой. Когда девушки запрыгнули в крохотную красную машинку и захлопнули за собой двери, обе они были мокрыми, Лизино платьице прилипло к телу, а Никина футболка казалась совершенно прозрачной.

– На вот, – Ника порылась в огромной сумке, где были складированы ее и лизины коньки, спортивный костюм и бог знает, что еще, вытащила фибровое голубенькое полотенце, – волосы вытри, а то с головы течет.

Потом оттуда же выудила сухую футболку, встряхнула ее и, ничтоже сумняшася, скинув с себя мокрую майку, переоделась.

– Ну вот, порядочек. Поехали. Тебе куда?

Лиза назвала адрес. Оказалось, им по дороге. Сама Ника жила на той стороне. В этом городе «та сторона» – противоположный берег реки. Старый городской центр с Кремлем находился на одном берегу реки, а часть города, выросшая за рекой, с покон веку называлась «той стороной». А мост через реку был как раз недалеко от Лизиного дома. Крохотный форд Ка вывернул со стоянки, Ника включила музыку. Чистый, манерный, слегка надорванный женский голос ввинчивался в мозг: