Шрифт:
– Славь великодушного игемона, – нежно кольнул Иешуа в бок, куда-то под мышку левой стороны.
Осипший голос с левого креста сказал:
– Сволочь. Любимцы завелись у Понтия?
Центурион с достоинством ответил:
– Молчи. Не полагается на кресте говорить.
Иешуа же вымолвил, обвисая на растянутых сухожилиях:
– Спасибо, Пилат… Я же говорил, что ты добр…
Глаза его стали мутнеть. В этот миг с левого креста послышалось:
– Эй, товарищ! А, Иешуа! Послушай! Ты человек большой. За что ж такая несправедливость? Э? Ты бандит и я бандит… Упроси центуриона, чтоб и мне хоть голени-то перебили… И мне сладко умереть… Эх, не услышит… Помер!..
Но Иешуа ещё не умер. Он развёл веки, голову повернул в сторону просящего:
– Скорее проси, – хрипло сказал он, – и за другого, а иначе не сделаю…
Проситель метнулся, сколько позволяли гвозди, и вскричал:
– Да! Да! И его! Не забудь!
Тут Иешуа совсем разлепил глаза, и левый бандит увидел в них свет.
– Обещаю, что прискачет сейчас. Потерпи, сейчас оба пойдёте за мною, – молвил Иисус…
Кровь из прободённого бока вдруг перестала течь, сознание в нём быстро стало угасать. Чёрная туча начала застилать мозг. Чёрная туча начала застилать и окрестности Ершалаима. Она шла с востока, и молнии уже кроили её, в ней погромыхивали, а на западе ещё пылал костёр и видно было с высоты, как маленькая чёрная лошадь мчит из Ершалаима к Черепу {151} и скачет на ней второй адъютант.
Левый распятый увидал его и испустил победный, ликующий крик:
– Иешуа! Скачет!!
Но Иешуа уже не мог ему ответить. Он обвис совсем, голова его завалилась набок, ещё раз он потянул в себя последний земной воздух, произнёс уже совсем слабо:
– Тетелеостай [19], – и умер.
И был, достоуважаемый Иван Николаевич, час восьмой.
Шестое доказательство
И был на Патриарших Прудах час восьмой. Верхние окна на Бронной, ещё секунду назад пылавшие, вдруг почернели и провалились.
Иванушка фыркнул, оглянулся и увидал, что он сидит не на скамейке, а на дорожке, поджав ноги по-турецки, а рядом с ним сидят псы во главе с Бимкой и внимательно смотрят на инженера. С инженером помещается Берлиоз на скамейке.
«Как это меня занесло на дорожку», – раздражённо подумал Иванушка, поднялся, пыль со штанов отряхнул и конфузливо присел на скамейку.
Берлиоз смотрел, не спуская прищуренных глаз с инженера.
– М-да, – наконец молвил Берлиоз, пытливо поглядывая на своего соседа, – м-да…
– М-да-с, – как-то загадочно отозвался и Иванушка.
Потом помолчал и добавил:
– А что было с Иудой?
– Это очень мило, что вы заинтересовались, – ответил инженер и ухмыльнулся. – В тот час, когда туча уже накрыла пол-Ершалаима и пальмы стали тревожно качать своими махрами, Пилат сидел на балконе, с раскрытым воротом и задрав голову. Ветер дул ему в губы, и это приносило ему облегчение. Лицо Пилата похоже было на лицо человека, который всю ночь провёл в непотребном кабаке. Под глазами лежали широкие синяки, губы распухли и потрескались. Перед Пилатом на столике стояла чаша с красным вином, а у ног простиралась лужа такого же вина. Когда подали первую чашу, Пилат механически швырнул её в лицо слуге, молвив деревянно:
– Смотри в лицо, когда подаёшь… Чего глазами бегаешь? Ничего не украл ведь? А?
На коленях Пилата лежала любимая собака – жёлтый травильный дог Банга {152}, в чеканном ошейнике, с одним зелёным изумрудом. Голову Банги Пилат положил себе на голую грудь, и Банга лизал голую кожу приятеля воспалённым перед грозой языком.
Гробовая тишина была внутри дворца, а снаружи шумел ветерок. Видно было иногда, как тучи пыли вдруг вздувались над плоскими крышами Ершалаима, раскинутого у ног Пилата.
– Марк! – позвал Пилат слабо.
Из-за колонны, ступая на цыпочках и всё-таки скрипя мохнатыми сапогами, выдвинулся центурион, и Пилат увидел, что гребень его шляпы достигает капители колонны.
– Ну что же он? – спросил Пилат.
– Уже ведут, – ответил Марк.
– Вот, – сказал Пилат, отдуваясь, – вы такой крупный человек. Очень крупный. А между тем подследственных калечите. Дерётесь. Сапогами стучите. Впрочем… что ж… у вас должность такая. Плохая должность у вас, Марк.
Марк бульдожьими глазами поглядел на Пилата, и в глазах этих стояла обида.
Затем центурион отодвинулся, услышав сзади себя звук шагов. Пилат очень оживился. Из-за Марка вышла небольшая фигурка в военном плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.
– Ступайте, Марк, и караульте, – возбуждённо сказал Пилат.
Марк вышел, а фигурка аккуратно высвободилась из плаща и оказалась плотным бритым человеком лет пятидесяти, седым, но с очень розовым лицом, пухлыми щёчками, приятными глазами. Аккуратненько положив плащ в кресло, фигура поклонилась Пилату и потёрла ручки. Не в первый раз приходилось прокуратору видеть седого человечка, но всякий раз, как тот появлялся, прокуратор отсаживался подальше и, разговаривая, смотрел не на собеседника, а на ворону в окне. Ныне же Пилат обрадовался вошедшему, как родному брату, даже потянулся к нему.