«Мать… Отец… Сестра… Как они там?.. А я?.. Я вернусь НАЗАД или НИКОГДА не вернусь?..» – думал он. Состояние было таким, будто Лёшка пребывал под длительным и очень неприятным «кайфом». Внутри его головы всё горело огнём, а сердце, казалось, не билось вовсе. Нужна была «перезагрузка», отдых. Он прекрасно понимал, что однажды вырубится на позиции и только Бог знает, куда его это заведёт, но … Он не мог остановиться. Он даже специально не мылся и не стирался, не боролся со вшами, чтобы хоть эти твари его грызли и не давали покоя.

На какое-то мгновение он, должно быть, все-таки закрыл глаза, уткнувшись носом в приклад своей «подружки» – Снайперской Винтовки Драгунова, но какая-то неведомая сила будто толкнула его в бок, заставив поднять голову и посмотреть в оптику – к блокпосту на велосипеде подъезжала девочка лет 11. За спиной болтался какой-то рюкзак.

Ребята на посту увидели её и направили в её сторону пулемет, приказав остановиться. Он всё это видел и понимал, что происходит, без слов. Но она ехала… Кто может убить ребёнка? А кто сможет? Вадим, напрягшийся всеми своими конечностями и судорожно схватив пулемет? Даня с автоматом, что-то оравший ей и трясший головой в каске или Он – Лёха, снайпер с «железными» нервами? Ни у кого нет права на ошибку – ни у него, ни у них. Но если они не выстрелят, то погибнут, а он все это будет видеть и их смерть будет на его совести – «в чистую». ОНИ могут НЕ выстрелить и заплатить жизнью, Он не выстрелить НЕ может, чтобы они НЕ заплатили жизнью. «Пусть лучше их жизнь будет на моей совести, чем их смерть…», – успел подумать Лёха.

Девочка была уже совсем близко, сделала круг перед блокпостом, затем другой. Рюкзачок в форме мишки соскользнул с плеч в её правую руку. Она заканчивала третий круг и вот-вот должна была повернуться к блокпосту лицом. Ещё миг и она сможет швырнуть мешок!

Лёха выстрелил… Выстрел, словно щелчок бича, разрезал воздух, и пуля вошла девочке между ее грудей. Рука с рюкзаком взмыла вверх, но он так и остался в её руке, упав рядом с головой своей мёртвой хозяйки. Её глаза моргнули, она поперхнулась кровью, кашлянула и дважды тяжело с хрипом вздохнув, затихла навсегда, распластавшись на дороге в двадцати метрах от блокпоста.

Пацаны на посту попадали по углам в изнеможении… Лёшка с открытым ртом пялился в прицел, и он успел понаблюдать смерть ребёнка. Он убрал палец с курка и закрыл глаза. А затем открыл их снова, услышав выстрел: Данька стрелял по рюкзаку, наверное, хотел проверить, есть ли там бомба. Но рюкзак не взрывался… Через несколько минут, Данила решился медленно подойти к мёртвой девочке. Взяв рюкзак в руки, он открыл его. И ничего не произошло – там был хлеб, несколько шоколадных конфет и банка тушёнки…

Рюкзачок выпал из рук Данилы. Он перевел на девочку взгляд и вдруг узнал её – они шастали по одному из аулов в поисках жратвы, и именно её отец сказал ей принести им припасы. Она, отдавая именно ему нехитрый скарб, тогда улыбнулась… Данила понравился ей… Он не знал её имени, но как он мог не узнать ее лицо?! Столько всякой параши произошло после этого, что не до воспоминаний лиц, даже и девичьих… Он упал возле трупа на колени и заплакал, заплакал так искренне, что слёзы сплошной стеной стояли в глазах, будто вся боль и скорбь, накопившаяся за эти месяцы войны, где день идёт за неделю, а месяц за год, вытекала из него со слезами.

31 июля заканчивалось. Лёшка приполз на свою койку и проспал двое суток на одном и том же – правом боку.

***

В августе несколько дней шёл штурм Аргуна. Боевики вновь прошли «незамеченными». Пацаны из ВДВ рассказывали, что иногда они видят колонны боевиков, но имеют приказ «Не стрелять» … Что это? Политика? Тысячи ребят, положивших головы здесь непонятно за что, ведь не политики. А сколько их ещё будет, этих ребят?

Стоит только зажать боевиков и реально начать перекрывать им кислород, тут же приходит директива «Пропустить», а значит, и дать уйти. И басмачи, ровными колоннами, прекрасно вооруженные и экипированные, со смехом уходят.

Данила не знал, на какой он тут срок и эта неизвестность просто убивала его. Каждодневная борьба за жизнь изматывала, а осознание того, что каждый день может стать последним, должно было бы давно убить в нем чувство страха, но не убило…

Это произошло до того штурма. Однажды, намотав свои тонкие нервы на кулак, Данила с Вадимом и Серёгой – «металлистом», среди ночи, попёрлись за водкой в соседний аул. Они взяли с собой по одной гранате и пистолеты. Жара была жуткая в ту ночь, они не стали одевать кителя – пошли в одних майках и поверх них – разгрузки. Данила захотел надеть бронежилет, за что друзья высмеяли его, но… Хочет – как хочет. Бережёного сам Бог бережёт. Никто бы этих щуплых, дошедших «до ручки» пацанов, не принял даже отдаленно за спецназ. Что это было и к чему? Протест? Скука? Усталость? Желание погибнуть или пощекотать нервы, будто этого не хватало в их жизни итак? Зачем это надо было делать, спросил только Серёга, но и он это сделал не «с пристрастием», а так… Просто ТАК. Ребята отправились в «самоволку».

Дорогу они знали хорошо, путь был недалекий, и пацаны быстро добрались до «самогонщика». Было темно, хоть глаз выколи, но ребята отыскали нужный дом и постучались в ворота. Через минуту на крыльце появился хозяин со свечой в руке и шёпотом пригласил войти. Вошли в дом только Данила и Серёга, а Вадим схоронился под высоким крыльцом – для всех, кто бы ни был в этом доме, «гостей» было только двое.

Ребята зашли, а за ними, закрыв двери, вошел сам хозяин – старый, но ещё бодрый, сухожильный чеченец. Дом изнутри был очень тесный: с порога сразу кухня со столом посередине, слева кровать и шкаф, за печкой, напротив входной двери, был ход в другую комнату, завешенный занавеской. Ребятам хотелось обезопасить себя, осмотрев и вторую комнату, но это было не прилично в их положении простых «покупателей».