Клиника. Этот номер был у нее в телефоне, тогда как все остальные, может быть, валялись где-то среди ее вещей в нераспакованных коробках, все еще лежащих в садовом сарае за домом регента.

Мимо нее на велосипеде с грохотом проехал мальчишка, выделывая трюки на щебенке. Джейн улыбнулась ему. Он не ответил на улыбку, но, когда проехал чуть дальше, обернулся через плечо. Она к такому привыкла. Так она выглядела – девушка в джинсах и с воротничком. Люди все еще удивлялись.

– Клиника Хитсайд.

– Это Джейн Фитцрой. Моя мать, случайно, не рядом?

Магда Фитцрой все еще принимала нескольких своих пациентов на старом рабочем месте, хотя официально вышла на пенсию уже год назад и теперь, вместе со своим коллегой-детским психиатром – работала над большим научным пособием. Но она скучала по клинике – Джейн это знала, скучала по людям и по своему положению здесь.

– Прошу прощения за ожидание. Сегодня никто доктора Фитцрой не видел, но мы ее сегодня и не ожидали, у нее вообще не было приемов последнюю неделю.

В течение следующего часа Джейн предприняла еще несколько попыток дозвониться до матери. Ничего. Ни ответа, ни автоответчика.

Тогда она пошла к настоятелю. Джоффри Пича на месте не было, и она оставила сообщение. Когда она выехала из Лаффертона и свернула на трассу, уже начал заниматься день.

Движение в Лондоне было плотное, и она застряла на Хаверсток Хилле на двадцать минут, вообще не двигаясь с места. Время от времени она набирала номер матери. Никто не отвечал, и, сворачивая к Хит Плейс, она уже жалела, что сразу не позвонила в полицию.

Когда она притормозила у небольшого георгианского коттеджа, она заметила, что дверь открыта настежь.

На секунду Джейн показалось, что в коридоре все было как обычно. Но потом она заметила, что лампа, которая всегда стояла на столике из орешника, теперь валялась на полу разбитая, а самого столика не было.

– Мама?

Магда проводила много времени в своем кабинете с видом на сад. Джейн любила эту комнату с мягким плюшевым диваном под сливовым покрывалом, заваленную мамиными книгами, которые лежали и на столе, и на стульях, и на полу. В комнате даже пахло по-особенному, во многом потому, что окна большую часть времени были открыты, даже зимой, так что сюда постоянно проникали ароматы из сада, а еще потому, что ее мама иногда курила маленькие сигарки, дым от которых за долгие годы пропитал всю комнату.

Кабинет был полностью разорен. Со стен сняли все картины, с полок – весь фарфор, все ящики рабочего стола и даже маленького комода были выдвинуты и выпотрошены. В воздухе чувствовался отчетливый запах мочи.

Только когда Джейн простояла несколько минут на одном месте, в шоке оглядываясь по сторонам и пытаясь переварить увиденное, она услышала слабый звук, доносящийся с кухни.

Магда лежала на полу рядом с плитой. Одна ее нога была согнута, а на голове засыхала кровь, запачкавшая ей волосы и коркой застывшая у нее на лице. Ее лицо посерело, губы были крепко сжаты.

Джейн упала на колени и взяла ее за руку. Она была холодной, и пульс прослеживался слабо, но ее мать была в сознании.

– Джейн?…

– Ты уже давно здесь? Кто это с тобой сделал? Боже, ты мне звонила, а я даже не поняла…

– Я… я думаю, наверное, с утра? Кто-то позвонил в дверь и… просто… я не смогла снова добраться до телефона… Я… я думала, ты сможешь…

– Милая, я сейчас позвоню в «Скорую» и в полицию. Я принесу одеяло, но двигать я тебя не буду, пусть лучше они сами это сделают… подожди секунду.

Все комнаты, в которые она заглядывала, пока бежала наверх, были перевернуты вверх дном и разгромлены. Ей становилось дурно.

– Так тебе будет теплее. Они скоро будут.

– Я не поеду в больницу…

Но Джейн уже набирала номер.

– Я умру, если поеду в больницу…

– Более вероятно, что ты умрешь, если не поедешь.

Джейн села на пол и взяла свою мать за руку. Магда была высокой, сильной женщиной с седыми волосами, которые она обычно собирала в оригинальный пучок. Сейчас они растрепались и лежали кое-как; ее черты, такие яркие и характерные – острый нос, высокие скулы и лоб – как будто ввалились, так что сейчас она выглядела скорее на восемьдесят, чем на свои шестьдесят восемь. Всего за несколько часов возраст и слабость целиком отразились на ней, изменив до неузнаваемости.

– Тебе больно?

– Ну… сложно сказать… все онемело.

– Что это был за человек? Как это вообще случилось, бог ты мой?

– Двое… молодые… Я услышала машину… Сейчас уже сложно вспомнить.

– Не волнуйся. Я просто злюсь на себя, что не приехала раньше.

И в этот момент на лице Магды Фитцрой появилось старое выражение, с которым Джейн слишком хорошо познакомилась в последние годы. Взгляд Магды на мгновение упал на ее воротничок, и даже сейчас, после всего, что случилось, он выражал презрение и глубокое недоверие.