И Никсон дал волю красноречию, перечисляя другие, звучащие солидно причины, собранные в подготовленном Рул документе.

Рул глянула на помощника из стана противника, на Ли. Тот, делая вид, что почесывает бровь, послал ей незаметно салют. Она в ответ приняла максимально самоуверенный вид.

Позднее, когда она покидала комнату заседаний, Ли вышагивал рядом.

— Прекрасно предугадано, миссис Рул, — сказал он.

Она с симпатией улыбнулась ему.

— Легко предугадано, мистер Ли.

Он поморщился.

— Ой ли!

Затем огляделся, убеждаясь, что их не слышат.

— Как насчет того, чтобы поужинать вечером?

Рул остановилась и повернулась к нему.

— Мистер Ли, вы меня шокируете. Вы так же прекрасно, как и я, знаете, что при нашей неофициальной встрече могут возникнуть конфликты интересов, тем более, что пока своего-то интереса я еще не вижу.

— А у меня есть «сладкое мясо» и сморчки, и еще я откопал пару бутылок «крага» шестьдесят шестого года.

— Мистер Ли, вы что же, всерьез рассчитываете уговорить меня вступить с вами в незаконные отношения с помощью деликатесов?

— Ага.

— В какое время?

— Полвосьмого устроит?

— Давай в восемь; надо еще успеть покончить с кое-какой работенкой.

Рул добралась до дома почти в восемь. Названивал телефон. Она бросилась в холл схватить трубку прежде, чем включился автоответчик.

— Алло.

— Кэтрин?

Только один человек в такой замедленной манере произносил ее имя.

— Привет, Саймон, — нетерпеливо сказала она, сбрасывая туфли и принимаясь за пуговицы. — Я сейчас ухожу. У тебя что-нибудь важное? С Питером все в порядке?

— О да, все прекрасно. Он тут рядышком, мы готовим шашлыки. — Саймон глубоко вздохнул. — Вообще-то именно о Питере я и хотел поговорить. Мисси и я приглашены к ее родителям в Мэн на пару недель, и я подумал...

— Ничего не отменяется, Саймон, — сказала Рул низким жестким голосом. — Если ты едешь, значит, и Питер с тобой, мы же договорились.

— Что ж, — горячо заговорил Саймон. — Я и не рассчитывал, что ты примешь это предложение; правда, я глупец, думал, что ты, может быть, захочешь пару недель летом провести с сыном, но теперь вижу, что переоценил твои материнские инстинкты.

— Слушай, Саймон, не пытайся давить на дерьмовую жалость.

Ей нравилось разговаривать с ним грубо — это его здорово раздражало.

— Ты его отец, вот и постарайся хотя бы для разнообразия проявить отцовские чувства. Ведь он, Господи, там у тебя всего-то десять дней, а ты уже стараешься спихнуть его.

— Ничего подобного я не собираюсь делать, Кэтрин; просто дело в том, что Питер и Мисси иногда...

— Не напрягайся и не возводи напраслину на жену. Я знаю что Мисси и Питер великолепно ладят. Это тебе с Питером иногда тяжело — именно тебе. Этот мальчик самый уважительный и послушный из всех известных мне детей; да он по раскаленным углям пройдет, чтобы заслужить твою похвалу, но ты ведь, черт тебя побери, такой супер-западный, такой сдержанный.

— Ну-ну, не заводись, Кэтрин, я всего лишь думал о мальчике.

— Ну еще бы, Саймон, ты всего лишь и хочешь-то заткнуть его на все лето в Вашингтон, в какой-нибудь однодневный лагерь, где он и так проводит время, как ты знаешь, когда я на работе...

— Так почему бы тебе не бросить работу и жить на алименты, и растить сына так, как хочется?

— Потому, и я сто раз тебе уже говорила, что мне не нужны твои чертовы алименты; мне хватает и на дом, и на содержание, и на все, что мне нужно, хватает, до тех пор, когда ты начнешь устраивать его в Йельский университет и водить его к своему портному, и покупать ему автомобили и так далее. А пока я могу себе позволить содержать его. Так почему бы тебе, Саймон, не узнать за это время твоего же сына поближе? Он действительно замечательно яркий и очаровательный мальчик, и если ты проведешь с ним еще немного времени, ты даже обнаружишь, что он нравится тебе.

— В общем, ты отказываешься взять Питера на пару недель?

— Я отказываюсь лишать тебя как отца так необходимого тебе опыта человеческого общения.

— До свидания, Кэтрин.

— Скажи Питеру, что я люблю его, — отозвалась она, но он уже закончил разговор. — ДЕРЬМО! — заорала она, взбираясь по лестнице в чулках, стягивая одежду. Она забросила костюм в шкаф, стянула нижнее белье и чулки, схватила пластиковую шапочку и устремилась в душ. Десять минут спустя, освеженная, одетая в вылинявшие хлопчатобумажные слаксы, мягкие кожаные туфли и теннисную рубашку, она выскочила из дома и тут же остановилась. Вновь взбежала по лестнице вверх, вытащила из портфеля фотографии Майорова и сунула их в свою сумочку. Стоило попробовать.

Она быстро шагала вдоль по зеленой Джорджтаун-стрит, помахивая сумочкой, вдыхая ароматный воздух и думая о предстоящем вечере. От тротуара поднималось тепло, но худшее, слава Богу, было уже позади, днем; она ненавидела жару. Какой-то мужчина, стоявший у дерева на другой стороне улицы, двинулся в том же направлении, но немного медленнее, держась сзади. Она бросила на него взгляд: чуть за сорок, коренастый, с грубыми чертами лица, пушистые темные волосы, очки в черной оправе, коричневый костюм из поплина. Это приходит не сразу, но, овладев техникой выживания агента, вы уже на всю жизнь обречены, лишь раз бросив взгляд через плечо, запоминать в мелочах людей, которых никогда до этого не видели. Она пыталась представлять это тренировкой, игрой.