Скорее всего, эти люди – а был там и Дмитрий Селиванов, и музыканты группы “БОМЖ”, и прочие много о себе понимающие граждане – даже не поняли и не смогли уразуметь, что они там услышали и как на это реагировать. Я думаю, что именно тогда, после этого первого выступления под именем “Гражданская Оборона”, да и вообще первого исполнения своих песен перед посторонними, Егор полностью изменил свое отношение к публике. Теперь только агрессия и эпатаж. Запись далась Иванычу сложно – он был вынужден не только подыгрывать группе, но и следить за магнитофоном, который не удалось надежно установить. Поэтому аппарат временами кто-то отключал, задевая, и некоторые куски концерта попросту выпали. Затем, уже по приезде в Омск, Егор и Jeff дописали туда свеженаписанные под впечатлением от произошедшего песни, а также “Речи и рассуждения” (так Егор определил этот монолог при оцифровке в 2005-м). Несмотря на то что почти никто об этом и не подозревал, запись сохранилась полностью и действительно образовала отнюдь не мифический альбом “Песни в пустоту”. Я решила ничего не изменять в нем, не выбрасывать песни, пострадавшие от остановок магнитофона, и не сокращать длинные паузы – пусть все останется так, как это отпечаталось на пленке».

А в финале своего письма Валерию Рожкову Егор, рассказывавший о том, что случилось в Новосибирске, пишет: «О поездке в Н-ск мы написали новую песню – “Мы – лёд”». Тот самый, под ногами майора.

Настоящий и лютый прорыв случился уже после гонений. Егор успел чудом не сойти с ума за три месяца в психиатрической лечебнице закрытого типа, Кузьма, несмотря на вполне законное право на «белый билет», отслужил два года в сапогах на Байконуре, откуда постоянно писал Летову письма, одно другого краше. Тем временем по стране расползались слухи и легенды. А в 1987 году в народ пошли записи «ГО». И тут уже все стало полностью и окончательно ясно. Но, опять же, не сразу. Помнится, на 5-м фестивале Ленинградского рок-клуба в 1987 году кто-то из дружественных журналистов пытался заставить меня послушать кассеты с «Обороной» с допотопного диктофона, откуда доносился только невнятный, невыносимый и неразборчивый скрежет, где невозможно было разобрать ни звука, ни слова. Увольте, увольте, только не это, я так не могу. А вот спустя кратчайшее время появились и вполне пристойные записи, и вот тогда они сработали. Гранаты оказались той самой системы, какой надо. Мы тогда еще не знали, что все эти альбомы Егор записал самолично, один, играя на всех инструментах, и разве что вставной номер «Печаль моя светла» Янки Дягилевой выглядел такой шутейной песней от «басистки “ГО”», коей она не являлась, да так и не стала. Да и слово «басс» Егор всегда предпочитал писать с двумя «с», уточняя, что «бас» – это Федор Шаляпин. Есть записи – есть группа, пусть это и всего один человек на самом деле.

Егор Летов: «Летом 1987 г. виртуальной фирмой “ГрОб-Records” были одновременно выпущены в подпольное распространение пять магнитоальбомов – “Красный альбом” (в выходных данных намеренно неверно датируемый 86-м годом), “Мышеловка” (тоже якобы 86), “Хорошо!!”, “Тоталитаризм” и “Некрофилия” (все три – 87). Все эти опусы были записаны единолично мной у себя дома (“ГрОб-студия”) в первых числах июня 1987 г. путем последовательного наложения инструментальных партий одна на другую. Сначала писались ударные, затем – ритм-гитары (преимущественно на отдельный канал), басс (на другой канал или же – на оба) и, в конце концов, – голос, одновременно с гитарным соло. Впоследствии, при сведении, все полученное собиралось в определенной последовательности и пропускалось через некую delay-образную обработку оригинального, не имеющего аналогов свойства – и альбом был готов. Записывающим агрегатом являлся магнитофон “Олимп-003”, на мой взгляд, лучший из отечественных бытовых лентопротяжных механизмов на тот момент. В качестве воспроизводящих, “читающих”, использовались различные устройства в той или иной степени самопального происхождения, специально отстроенные для коррекции высоких и низких частот, их повышения или подавления в процессе многократных наложений партий на болванках. Этим объясняется некое ощутимое отличие звучания отдельных треков и в целом альбомов между собой. Так как это был мой первый опыт осуществления подобной записи в жестко-бытовых условиях и в столь короткий срок (буквально дней за пять от начала и до конца), все это действо носило крайне экспериментальный, экстремальный характер, со всеми вытекающими из этого радостными достижениями и досадными изъянами. “Печаль Моя Светла” – самая первая песня Янки, которую она накануне как раз сочинила, да и вообще первая ее запись».

Москва, 19 февраля 1989 года, Янка Дягилева, концерт «Гражданской Обороны» и «Великих Октябрей» в ДК МЭИ, фото Лев Гончаров.

Но это в центре в то время еще толком не знали о «Гражданской Обороне». 12 апреля 1987 года на I Новосибирском рок-фестивале состоялся первый большой публичный концерт «ГО», точнее, Егора Летова и группы товарищей из омского коллектива «Контора Пик & Клаксон». Братья Лищенко, Олег (он же Бэбик) и Евгений (он же Эжен), были, по словам Егора, немногими – наравне с Евгением «Джеффом» Филатовым (не путать с Игорем «Джеффом» Жевтуном), – кто решился в то время иметь с ним дело, в остальном была полная изоляция: после истории с КГБ его сторонились, как чумного. Выступление вышло абсолютно спонтанное и случайное – в программе возникло свободное место из-за не приехавших на фестиваль «Звуков Му» и «Аукциона» (тогда еще через «и»). Сценическая версия «Клаксонов» в данном случае называлась «Адольф Гитлер», о чем, как несложно догадаться, знали только сами музыканты и больше никто. Не лишним тут будет заметить, что условные «панки» и условные «фашисты» в 1980-е годы в массовом сознании шли «через запятую» и были неким злобным фетишем, красной тряпкой для обывателя и «охранителей», белыми воронами, изгоями, врагами. Впрочем, это касалось всех «не таких»: хиппи, рокеров, любых молодых людей, выглядевших не так, как должно, и никакая перестройка тут не работала, а в глубинке и провинции подавно. Первая часть выступления состояла из песен Лищенко: известной впоследствии «Эй, брат любер», а также композиций с названиями «Майн Кампф» и «Третий рейх», вторая – из вещей Егора: «Тоталитаризм», «Я бесполезен», «Зоопарк» и «Страна дураков», для того времени вполне достаточно, чтобы комсомольцы из числа организаторов сильно разозлились. Спустя годы становится видно, что это первое выступление – как было сказано впоследствии кем-то из журналистов самиздата, «панк-рок в СССР существовал всего 25 минут» – не было таким уж массовым прорывом, его значение несколько преувеличено последующей историей широкой популярности «Обороны», да и реакция публики не была однозначно восторженной, многие тогда так и не поняли, что это было. Но для Сибири это был шок и скандал. Именно благодаря дебошу в Новосибирске Егор познакомился с Янкой Дягилевой, Вадимом «Черным Лукичем» Кузьминым и другими прекрасными людьми, которые вскоре стали его друзьями и соратниками. В плане провокации все удалось, и в Омск была отправлена официальная депеша о безобразной вылазке оголтелых фашистов-антисоветчиков, а по ее прибытии через некоторое время снова начались вызовы людей из тамошней тусовки на допросы в КГБ. Ну а Летова уже по сложившейся традиции собирались отправить обратно в сумасшедший дом для полного и окончательного излечения от всех недугов. И он отправился в бега, вместе с Янкой Дягилевой. И кочевал по стране, скрываясь от «органов» несколько месяцев, никому особо не известный и никем, кроме самых близких и знакомых, не узнаваемый. А в стране тем временем началась волна больших рок-фестивалей, самым значительным и громким из которых стал фестиваль в Подольске в сентябре 1987 года, настоящий советский Вудсток. Я там тоже был, и Егор там был, но мы тогда совсем не были знакомы, и я даже не знал, как он выглядит – таких веселых и расписных граждан, как мы тогдашние, там было несколько тысяч, один другого краше. У Летова даже были спонтанные планы выступить на фестивале в Подольске, вместе с Ником Рок-н-Роллом, выйти под шумок во время сета новосибирской группы «БОМЖ» и спеть и сыграть что-то из своих песен, но организаторы эту инициативу совсем не одобрили. На видео Подольского фестиваля можно увидеть, как молодой Егор радостно рубится на выступлении эстонских панков J.M.K.E., чрезвычайно колоритных для того времени и для наших широт, словно прилетевших с другой планеты. Не сказать, чтобы эти эстонцы играли тогда нечто совсем уже из ряда вон выдающееся и вопиющее, но сам их внешний вид, поведение, манера держаться на сцене, звук казались тогда самой изысканной провокацией.

Ну а записи «ГО» тем временем планомерно распространялись, точечно и массово, как ковровые бомбардировки; Егор передавал катушки со своими альбомами нужным и правильным людям в Москве и Питере, с которыми он целенаправленно знакомился, и они расходились в итоге бесконечными копиями. Почва, таким образом, была вспахана уже весьма основательно. Начав в юные годы с поэзии – а Летов всю свою жизнь не уставал повторять, что он прежде всего поэт, – он увидел, насколько шире становится аудитория, когда записываешь музыку и выходишь на сцену.

Егор Летов: «Я крайне против того, чтобы вообще где-либо печатались тексты моих песен. Просто негодую. Песня – это песня, и текст ее имеет свою значимость лишь в общем песенном контексте. А это – и энергия исполнителя, и мелодия, и гармония, и ритм, и еще куча необходимейших компонентов. Я вот не воспринимаю (во всяком случае в полной мере) песен Высоцкого или Башлачева на бумаге – это надо слушать. Или петь самому. Иначе ничего настоящего, ничего целого не возникает».

Речь в данном случае шла, конечно, не о текстовых вкладышах в пластинки, о которых тогда и мыслей быть не могло, а о публикациях текстов песен в отечественном рок-самиздате. Впрочем, история и мифология в жизни и творчестве Летова постоянно переплетались, «на все четыре стороны – попробуй поймай». Как и его рассказы разных лет о себе и о том, что творилось вокруг него всю его жизнь, сотканные из противоречий и сиюминутных эмоций.

И этот побег в 1987 году из коридора психиатрического диспансера, когда на лестнице уже раздавались шаги санитаров, и скитания вместе с Янкой, путешествия автостопом от Москвы до Киева, от Киева до Крыма и обратно в Москву, ночевки в поле, голод, поэзия, любовь и счастье – сюжеты для фильмов и книг, которые, как казалось тогда, вряд ли будут сняты и вряд ли будут написаны. Тут что-нибудь одно – или снимать, или жить, как будет сказано им же впоследствии. Охота на настоящее, которое случится уже вот-вот. Егор Летов не возник из ниоткуда, все свои ранние годы, да и всю свою последующую жизнь он жадно впитывал все подряд, пропускал через себя огромный поток музыки, литературы, кино – всего громко говоря, наследия человечества, которое о нем тогда еще толком и не знало. Многие из его первых поэтических опытов, доступных сейчас в сборниках стихов Егора, были тогда уже вполне зрелыми. Чего нельзя сказать о ранних записях полумифической группы «Посев», к которым сам Летов относился с изрядной иронией и юмором и категорически отказывался их распространять и издавать, когда уже появилась такая возможность. Фрагменты этих ранних опусов все же просочились по прошествии времени в народ и доступны теперь в интернете в виде бутлегов, но интерес они представляют разве что для самых заядлых и пытливых коллекционеров и поклонников. Наивно искать там большие откровения и какие-то несусветные чудеса – скорее, это черновики, наброски, попытки нащупать то, что проявилось позже, уже в «ГО». Эта часть мифологии как раз из области поиска, охоты на зверя, игра в музыкантов, незрелая и неокрепшая. Как и голос Егора, который он тоже сделал себе сам, намеренно срывая его и делая глубоким и хриплым громким пением и криками во время прогулок по лесу и дома, в подушку, чтобы не нервировать соседей. В том самом омском лесу, где ему, по его собственным рассказам, как-то раз еще в глубокой юности открылось неведомое, нечто сродни озарению и откровению. Словно приоткрылась тайная дверца и случилось что-то, чему нет рационального объяснения.

Москва, 19 февраля 1989 года, Янка Дягилева, Игорь Жевтун, Егор Летов, концерт «Гражданской Обороны» и «Великих Октябрей» в ДК МЭИ, фото Лев Гончаров.

У Летова было определение «Наши», возникшее вне политического контекста и сильно задолго до появления этого самого контекста в его жизни. Нашими он предпочитал называть близких по духу людей, поисками которых и занимался в ту пору. «Я ищу таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных. А когда я их найду – мы уйдем отсюда прочь, мы уйдем отсюда в ночь – МЫ УЙДЕМ ИЗ ЗООПАРКА!» А на ловца и зверь бежит, как известно. Другое дело, что Егор не только и даже не столько искал свой мир, он его сам в огромной степени и создавал. Легенда о таинственном, могучем и потрясающем «сибирском панк-роке», которую он активно продвигал в 1980-е годы, была не то чтобы абсолютной выдумкой, но говорить всерьез о неком движении, захватившем умы, не приходилось. Тогдашние сибирские «Панки в своем кругу» – это считаные по пальцам люди, столь искренне и яростно верившие в чудо, прорыв, выход за флажки и столько отчаянных и рискованных поступков совершившие, что чудо не могло не случиться прямо здесь и прямо сейчас. Ну а вожаком этих подвигов, командиром и полководцем всей этой «психоделической армии» стал, вне всякого сомнения, Егор Летов. «Как захочешь – так и было».