Не очень корректно обозначать, что мертвецы мертвы, ха-ха! Условно мы действительно живем вечно. Если, конечно, кто-нибудь не откопает мертвеца и не проведет повторное погребение по всем правилам. Ну а вдруг? Вот только кому бы мы сдались что на том свете, что на этом. Так и живем…

Но давайте честно, разве это жизнь? Во-первых, память у нас не отшибает. Мы бессрочно тянем на себе весь этот тяжеленный груз из воспоминаний, мук совести, стыда, чувства вины и прочего, и всякого. А ведь среди нас есть такие, кто даже после смерти так и не раскаялся. Вот из них получаются особенно жестокие, изощренные мертвяки.

Во-вторых, как я уже говорила, при нас остается аппетит. Во всех смыслах нечеловеческий. И его, хочешь не хочешь, нужно удовлетворять. Вообще, мертвецы могут себя контролировать в каких-то моментах – у нас есть разум (мы ж вам не зомби), мы испытываем эмоции. Но в случае с голодом это, увы, не работает. Хоть перемолись, хоть обмедитируйся в своем гробике.

Так что назвать наше существование той самой вечной жизнью, тем самым вожделенными испокон времен бессмертием можно с большущей натяжкой. Вот почему обрести смерть после смерти – заветная мечта каждого мертвеца в Загробье.

По статистике, кто уж там ее составляет, не знаю, неблагополучные дети вырастают в неблагополучных семьях. Я – аппендикс этой самой статистики, ненужный отросток, который все портит, ибо мои родители были вполне адекватные и заботливые, без вредных привычек и закидонов, которые могли бы спровоцировать у меня те или иные детские травмы. Да и я всю свою детскую дорогу была умненькой и послушной девочкой.

Ровно до тех пор, пока не вступила в пубертатный период. Вступила я в него, к слову, поздновато (по версии все той же статистики) – к пятнадцати годам. Случайно или нарочно, но жажда самостоятельности, независимости от мнения мамы-папы, стремление вставить свои решающие пять копеек по всем детским и недетским вопросам, совпало у меня с порой первой влюбленности.

Его звали Антон. Энтони. Разница у нас была всего полгода, но учился он уже на класс старше, и это выглядело так… статусно. Мне повезло – серой мышкой я не была, поэтому обратить его внимание на свою персону труда не составило. Мы стали встречаться. И то ли мальчики переживают период взросления жестче, то ли мой Энтони был подпорченным яблочком, то ли я не умела проявлять чувства от слова совсем, но наши отношения нельзя было назвать простыми.

Казалось бы, зачем ссориться, из-за чего? По факту же конфликтовали мы бурно на любом ровном месте. Один такой момент имеет для меня особое значение, поэтому часто всплывает в памяти. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Троллейбусная остановка. Ссоримся. В шестнадцать лет обиды – острее ножа, слова – хуже грязной тряпки по лицу. Любая размолвка по поводу и без – конец света, не меньше. Мосты сжигаются в момент.

От злости или отчаяния ударяю ногой в тяжелом ботинке по остановке. Толстенное стекло и – вдребезги! Как?..

– Не поранилась? – он, озабоченно.

– Я… я не хотела. Я не специально.

Отделение милиции. Сидим, ждем родителей – несовершеннолетние же. Разбор полетов неизбежен. Грядет хорошая взбучка. И домашний арест – очень возможно. Все это будет, но потом. А пока мы просто сидим и держимся за руки. Будто и не было совсем недавно никаких ножей, тряпок и концов света.

– Что это у тебя? – Антон достает из моего капюшона кусочек толстого стекла с паутинкой трещин. Улыбаюсь и бережно прячу «сокровище» в карман, чтобы потом убрать в шкатулку и хранить много-много лет.

В шестнадцать лет мосты сжигаются в момент. И в момент возводятся снова…

Через два месяца после этого случая меня не стало. Опять поссорились. Он ушел, хлопнув дверью. А я достала из шкатулки этот чертов осколок и вспорола себе вены. Как положено – вдоль, лежа в ванне с теплой водой.

Хотела ли я умирать? Да нет. Была уверена, что Антон вот-вот вернется, увидит, успеет. Не вернулся. Не успел.

В общем, моим родителям было пофиг на правила. Хотя знаю, что даже местный батюшка их предупреждал – негоже так девку хоронить. Мама-папа не послушали, захотелось им, чтобы все как у людей. Мало того, что купили справку о бытовой травме, повлекшей мою непреднамеренную смерть, так еще отпевание заказали. У другого батюшки, который был не в теме, потому и не возникал.

Кстати, со временем злость на родителей я перенесла на себя. Я никак не могла понять, почему у мертвецов, как у призраков, не принято наведываться туда, где они жили до смерти. Хотя днем такая возможность есть – мы невидимы (об этом еще расскажу).

Однажды я решилась посмотреть, как живут родители. Мама к тому времени уже родила моего братика. Но папа после моей смерти запил. Они ругались. Напуганный малыш сидел в манеже и даже не ревел – по личику тихо скатывались слезинки. А я не могла ничего сделать!