Шрифт:
Парторг курса Глинкин предложил Андрею Гервашу:
– Мы тебя в профком толкнем…
– Работа трудная, – начал отговариваться Андрей.
– Ты раскинь мозгами: для нас, переводчиков (Глинкин тоже из переводческой группы – польской), характеристика – первое дело.
И это говорит парторг!
После размышления над его словами я пришел к выводу, несколько самоуспокаивающему: мол, что бы они там, наши активисты, наши идейные отцы, ни говорили, как бы ни мыслили, подчас обескураживающе, но они ведь действительно работают, этого от них не отнимешь.
15-е, четверг. Было профсоюзное собрание в группе. Говорили о создании коллектива. Коллектив, заявил Юрий Романов, – это контроль друг за другом. Такого коллектива у нас нет 11 .
23-е, пятница. Преподаватель сербского языка, политический эмигрант из Югославии Иван (ударение на первой букве) убежден, что нас после окончания университета пошлют в Югославию – люди там нужны (для свержения антисоветского режима генерала Тито, надо полагать, или для шпионажа) 12 .
11
Романов студент был великовозрастный, в университет попал после службы в армии. (Примечание 1989 г.)
12
Недовольство Сталина проявляемой главой Коммунистической партии Югославии Иосипом Броз Тито самостоятельностью в сфере международной политики привело к ухудшению отношений между СССР и Югославией в конце 1947 – начале 1948 г. и разрыву их в сентябре 1949 г. Советская пропаганда обвиняла югославских лидеров в измене коммунистическому движению, буржуазном национализме и даже в том, что они являются агентами разведок капиталистических стран.
Отец, придя с работы, говорит, что из Кореи, где идет война с участием американцев 13 , привезли в Ленинград маленьких детей и тем семьям, которые примут их к себе, дают по 600 рублей.
30-е, пятница. Вечером был в ремесленном училище, по заданию комсомольской организации, рассказывал биографию Сталина. Слушателей было мало – человек десять.
Психологический момент: веду рассказ о Пресне. Слушают внимательно, аж глаза выпучив. Мне радостно, что так увлеченно слушают. Говорю о гибели машиниста Ухтомского 14 и в то же время улыбаюсь, глядя в глаза завороженно слушающего меня мальчишки, – приятно, что смог его заворожить. Однако говорю-то о смерти человека! А сам улыбаюсь. Прилагаю неимоверные усилия, чтобы погасить улыбку, но она то потухает, то вспыхивает снова.
13
Имеется в виду Корейская война (1950–1953) между Корейской Народно-Демократической Республикой, поддерживаемой Китайской Народной Республикой (военные подразделения) и СССР (снабжение армии и финансовая поддержка), и Республикой Корея, на стороне которой воевали воинские части США, Австралии и Великобритании.
14
Во время революции 1905–1906 гг. один из руководителей боевой дружины Московско-Казанской железной дороги машинист А. В. Ухтомский был арестован и расстрелян без суда.
8 апреля, воскресенье. Подходит к Андрею, комсоргу нашей группы, Цауне из комсомольского бюро: «Ты, – говорит она ему, – прими меры против прогульщиков – много их у вас. А не то вызовем всю вашу группу на партбюро, там цацкаться не будут. …Может, помощь группе нужна или сами справитесь?»
– Сами, – ответил Андрей.
Вот так администрация факультета, превращая в надсмотрщиков студентов-партийцев и комсомольскую верхушку, бдит за дисциплиной и успеваемостью основной студенческой массы. Хотя цели в общем-то хорошие.
11-е, среда. Ребята атакуют полковника вопросами о положении в Корее.
– Мы им рожу набьем! – заводится полковник («им» – это американцам). – Во время Отечественной войны они пытались было помериться с нами силой, якобы не распознали нас, за немцев приняли. Да мы их быстро утихомирили.
Прагу, оказывается, почему поспешили освободить? Не потому, рассказывает полковник, что немцы хотели ее взорвать, а потому, что американцы были близко. Надо было не дать им Прагу.
25-е, среда. Я на Дворцовой площади. Вдали – колонны офицеров. Блестят на солнце, кажется, погонами. Подхожу ближе. Не погоны блестят! Планки орденов и медалей на гимнастерках блестят.
5 мая, суббота. Морячок в трамвае попался удивительный. Со всеми разговаривает, помогает людям подниматься на подножку, говорит «спасибо», когда его благодарят за это. Вышел он из трамвая, видит: милиционер; морячок отдал ему честь; не ожидавший ничего подобного, удивленный милиционер тоже отдал честь, но пустому пространству, потому что морячок уже прошел мимо милиционера. А я вижу: он, этот морячок, засмотрелся на мамашу, вернее, на бабушку (пожилая уже) с двумя крохами, и заулыбался.
6-е, воскресенье. Велика сила привычки. Живется хорошо, а по-прежнему люди выползли на огороды. В Невском районе роют повсюду, перед самыми домами. Дымят костры. Под нашими окнами на втором этаже скрежещут о твердую землю и камни лопаты. Стоит ребячий гвалт.
Слышу, говорят по радио, что советские люди с радостью узнали о новом займе. «С радостью, – зло произносит мать, – как бы не так!»
Действительно, зря лгут. Радости нет. Есть сознание необходимости: это надо Родине, вот мы и даем, ведь давали во время войны тысячи, миллионы. Надо было Родине! Но какая ж тут радость? Радости от того, что отдаешь свои деньги, нет 15 , 16 .
15
Не помню, в эту ли заемную кампанию или в предыдущую, где-то в 1949–1950 гг., произошел со мной такой случай. В перерыве между общими лекциями (общие лекции читались для всего курса филологов в актовом зале факультета) было объявлено о начале подписки на очередной государственной заем. Любитель всякого рода шуточек, я тотчас же со смешком в голосе произнес: «С миру по нитке – Сталину рубаха!», произнес громко. Наверное, потому, что хотел прихвастнуть: смотрите, мол, какой я остроумный. Сидевшие поблизости студенты, конечно, оглянулись на этот возглас. Среди них был и Рудольф Речкалов. Его взгляд как-то неприятно меня удивил. Он показался мне чуть ли не диким. Глаза – будто навыкате. Это впечатление еще более усиливали стекла Рудькиных очков. Да, я удивился тому взгляду. Тогда еще никто не знал, что у Речкалова отец – генерал, начальник КГБ одной из кавказских республик. А если б Речкалов мог тогда знать, что на 6-м курсе его жена Евгения уйдет жить ко мне в коммуналку на улице Ткачей, удержался бы он, чтобы не «настучать» на меня папаше или его ленинградским коллегам? Лишь много позже мне пришло на ум, как легко можно было «загреметь под фанфары» всего лишь из-за наивного простодушия, безотчетного пристрастия к красному словцу, за которым нет ни грана серьезной мысли.
Кстати, мой отец за свою жизнь накопил претолстенную пачку облигаций займов, среди которых мои дешевенькие студенческие были каплей в море. Моя мать – и после смерти отца – упорно их хранила. Оказалось, не зря. Впоследствии государство их выкупило – рубль в рубль.
Ну и в заключение – такая любопытная деталь. У меня по сей день хранится расчетный лист отца с места его работы в ЦКБ № 52 за июнь 1941 года, так в нем типографским шрифтом в разделе «Удержано» рядом со словами «Подоходный налог» пропечатано: «Заем». А вот в таком же листе за декабрь 1942 года слово (строчка) «Заем» уже отсутствует. (Примечание 1989 г.)
16
И. В. Речкалов был полковником (с 1944 г.), а не генералом.
Поздним вечером по дороге из университета домой нагоняю Карионова, однокурсника. Идем вместе. Вдруг он останавливается, заслушавшись, как две девушки поют песню.
– Надо идти, – говорит потом, – а то останешься без ужина, магазины в 12 закрываются. Но и послушать хочется.
Он-таки остается слушать песни.
Я в Центральном шахматном клубе. Уже по тому, сколько народу поднималось по лестнице, можно было предполагать, что клуб будет переполнен.
Так и есть. Толпы народу. Гудят. Сидеть негде. А я играю первую турнирную партию.