Черно-синие, чуть порыжелые строки, густо перечеркнутые, а сверху дописаны новые, опять зачеркнуто, затем восстановлено старое, и снова – не так… Пушкин обходит недающееся место, несется дальше – и вдруг дело пошло, мысль обгоняет запись, поэт едва успевает черточками, пунктиром обозначить слова, к которым вернется позже, а пока – некогда, фиксируются лишь рифмы. На листе, по выражению Бонди, «стенограмма вдохновения…».

Так обстоит дело со стихами, с прозой – легче. Пушкин часто пишет ее, можно сказать, набело, и все понятно, но вдруг чернила сменяются карандашом – иные строки не разобраны и поныне, а физики обдумывают надежные способы просвечивания…

Еще и еще страницы, а на них десятки быстрых рисунков, портретов, где пытаемся узнать пушкинских современников; пейзажи-иллюстрации; нет, оказывается, создавая собственные сочинения, Пушкин почти никогда не рисовал «по теме», а чаще всего что-то совсем не относящееся к сюжету, – и тут уж открывается целый мир для психолога…

Много лет мечтают профессионалы и любители, чтобы все пушкинские тетради (об отдельных листках пока не говорим), чтобы все его главные тетради были изданы как «фотокниги» и каждый мог бы, не заходя в архив, а просто у себя дома или в библиотеке погрузиться в вихрь пушкинских строк и замыслов, чтобы мог глазами увидеть первый раз в истории написанное «Мой дядя самых честных правил…». К сожалению, пока эта прекрасная идея еще не осуществилась… Лишь немногие пушкинские рукописи превратились в книжки 20 .

В частности, перед войной была издана фототипически – «вся как есть» – одна тетрадь (которая, кстати, станет главной героиней во второй половине нашего повествования).

Сто с лишним лет назад, к открытию памятника Пушкину в Москве, сын поэта Александр Александрович подарил все хранящиеся у него отцовские тетради Московскому Румянцевскому музею (будущей Государственной библиотеке имени В. И. Ленина).

Тетради получили свои архивные номера, под которыми и прославились… Позже, когда настал час им переезжать в Пушкинский Дом, номера переменились; но – да простят нас ленинградские хранители – в дальнейшем повествовании мы будем величать нашу рукопись ее старинным именем: знаменитая тетрадь № 2373 (ныне № 842).

Тетрадь не очень-то велика – пропуская некоторые листы, Пушкин воспользовался всего сорока одним… Сначала, с 1-го по 14-й, – разные наброски и отрывки конца 1829-го – начала 1830-го; дойдя примерно до середины, поэт, по старинной своей привычке, тетрадь перевернул и принялся писать задом наперед; мелькают строки русские, французские – этим нас не удивишь; в других тетрадях попадаются итальянские, турецкие… Посредине же тетради 2373, примерно там, где сходятся два рукописных потока (от начала и от конца), – там множество, десятки строк рукой Пушкина по-польски, и это уже целая история, удивительная, таинственная, которую, конечно же, мы в своем повествовании не минуем…

То тут, то там на листах вспыхивают даты – Пушкин вообще любил расставлять: «окт. 1833», «6 окт.», «1 ноября 5 ч. 5 минут».

Вторая Болдинская осень , 1833 года. Несколько менее знаменитая, чем первая, главная, в 1830-м.

Действительно, плоды 1833-го не столь многочисленны. Всего лишь – «Пиковая дама», «Медный всадник», «История Пугачева», «Анджело», стихотворения: стоит ли говорить, как изучены, тысячекратно прочитаны болдинские тетради – наша, № 2373 (и соседняя, 2374)?

И все же мы приглашаем… Приглашаем всего к нескольким листам, к нескольким мелочам.

То, что принято называть «психологией творчества», большей частью неуловимо, непостижимо, но иногда вдруг, следуя за частностью, подробностью, попадаем в такие глубины, откуда дай бог выбраться, где «мысль изреченная есть ложь…». Итак, в № 2373, во вторую болдинскую, в «ненастные дни».

После первых четырнадцати листов нашей тетради – один чистый отделяет ранние записи от черновиков 1833 года. С 15-го по 41-й лист занимают наброски поэмы «Езерский», которая на глазах «превращается» в «Медного всадника». Там же польские стихи… Но перед всем этим на листе 15 находим эпиграф:

Вслед за эпиграфом Пушкин записал: «года 2», затем попробовал – «лет 5», «года три», все зачеркнул и продолжал:

«Года 4 тому назад собралось у нас в Петербурге несколько молодых людей, связанных между собою обстоятельствами. Обедали у Андрие без аппетита, пили без веселости, ездили к Софье Астафьевне побесить бедную старуху притворной разборчивостью; день убивали кое-как, а вечером по очереди собирались друг у друга (и всю ночь проводили за картами)».