Я сидела с книгой с краю вагонного дивана, но глаза смотрели мимо, книга не читалась. Я все время возвращалась мысленно ко времени «до…». Я сильно изменилась с тех пор. В чем-то я стала совсем другая, насколько это вообще возможно. Что-то просто во мне изменилось, или только видоизменилось, переформировалось, деформировалось… Я стала клевать носом, но заставила себя встряхнуться. Да, поменялась, но не полностью. Что-то во мне осталось совершенно без изменений. Например, отношение к метро и людям внутри него. Мне по прежнему неприятна эта метрошная толпа, хотя я и осознаю, что являюсь частью ее и тоже кому-то, наверное, в общей массе противна. Но как же отвратительно мне было все это разнообразие запахов, противны локти копошащихся в сумках теток, противны раскиданные в разные стороны ноги мужиков, сидящих так, словно у них там теснится по меньшей мере метра два достоинства.

А потом я подумала, что мое отвращение к людям непосредственно в метро – это цветочки по сравнению с мизантропией Алекса. Его раздражало буквально все, и в последнее время я вообще не могла припомнить, чтобы слышала от него хоть один положительный отзыв о чем бы то ни было. Зато отрицательные были у меня на слуху постоянно, и весь этот негатив методично и стабильно поступал ко мне на переработку, а я так страшно устала его переваривать…

Я тряхнула головой и отмахнулась, словно возле моего лица гудела навязчивая муха. Ни за что нельзя разрешать воспоминаниям вылезать из сундука, в который я их запихала. Пусть даже это неприятные воспоминания. Пусть они меня еще раз убеждают, что я все сделала правильно. Нет. Я решила, что ничего не было вообще. Поэтому нельзя вспоминать. И в общем-то… не о чем. О чем это я?

* * *

На длинном переходе с «Тургеневской» на «Чистые пруды» меня преследовала мысль: что было бы, если бы люди в этом плотном потоке не двигались быстрым шагом, а бежали трусцой? Как бы это все выглядело? Ну и не только в метро, а везде, если бы мы всегда не ходили, а бегали? Можно было бы даже сделать несколько полос на переходах, на тротуарах: для тех, кто бежит медленно, и для тех, кто несется сломя голову. И правила были бы особые, и не дай бог кого заденешь, сразу бы прибегал специальный пешеходный патруль и выписывал бы штраф. Странно, что мне придумалось это не «до…», а только сейчас. Значит, все-таки осталось что-то от меня той.

Я когда-то в своих литературных потугах пыталась применить подобный прием. В совершенно вроде бы обычном мире меняла местами одну-две вещи. Как то: если бы руки у нас в обычном состоянии были направлены не вниз, а вверх. Все бы вещи располагались на том уровне, на котором было удобнее действовать поднятыми руками. Или к примеру, если бы вместо зубов у людей были ногти и наоборот. Гадость, конечно. Лучше просто бегать в метро.

Вообще, раньше на «Тургеневской» я не пользовалась этим переходом, а поднималась и спускалась на длинном эскалаторе. Но с этим способом у меня связан один пунктик. Каждый раз на протяжении всей жизни, если я пользуюсь этим эскалатором, я думаю о том, что поступаю неправильно, что так делать нельзя, а надо идти по переходу. И все время таится где-то мыслишка, что кто-нибудь сейчас мне скажет: «А почему вы тут переходите? Тут выход, а не переход!»

А вот и моя станция, но до работы еще далеко. Сначала дойти до маршрутки, затем ее дождаться, затем на ней ехать и ехать, а потом еще идти дворами. И тогда ты окажешься в маленькой конторке, арендованной в жилом доме на первом этаже. И к тому же она один в один, как родительская трешка, только расположена зеркально, и вход у нее не из общего коридора, а с улицы. А мое рабочее место располагается как раз в «моей» комнате, и стол с креслом стоят именно там, где и домашний рабочий уголок. На месте родительской спальни тут находится склад, а вместо гостиной – демонстрационный зал и рабочие места менеджеров. Первые дни на работе я постоянно одергивала себя, чтобы не обозвать кабинет директора кухней, которой он на самом деле изначально был.

За много лет наш крошечный неизменяемый коллектив превратился практически в семью. Но как же они мне надоели… С такими привычными мыслями я побрела к маршрутке.

* * *

На работе, забившись в свой уголок, я быстро переделала утренние дела и в ожидании какой-либо еще работы стала просматривать новости в интернете. За перегородкой, разделяющей наши столы, бубнил занудный голос переводчицы. Наши столы стояли вплотную друг к другу, мы сидели лицом к лицу, и наверное, это было бы невыносимо, если бы между столами не возвышалась перегородка, которая одновременно служила мне дополнительной полочкой. Переводчица как всегда что-то в очередной раз рассказывала, я ее по привычке не слушала. Приятная женщина за пятьдесят, только больно уж разговорчивая. Когда я только пришла на эту работу, я еще не умела так отключаться, и ее разговоры мне очень мешали. Я слушала, поддакивала, задавала из вежливости уточняющие вопросы. А потом научилась абстрагироваться, и монотонное «бу-бу-бу» низкого тембра было хорошим фоном для работы, для чтения или просто для мыслей. Небольшая проблема возникала только, если ей вдруг требовалось мое мнение по поводу услышанного, а я понятия не имела, о чем она сейчас рассказывала. Однажды возник казус, когда среди утреннего повествования она упомянула о смерти моего знаменитого однофамильца, а тем же вечером я прочла об этом в новостях и рассказала ей. Она поняла, что я ее вообще не слушала и очень обиделась. Потом мы с первым менеджером в другой комнате давились от смеха, когда я ему это передавала.

Справа доносился булькающий смех нашей главбухши, чей стол стоял отдельно в противоположном углу комнатенки, напротив двери. Она с кем-то любезничала по телефону, горделиво сообщая, что она главный бухгалтер. На протяжении всей нашей совместной работы, она всегда безумно гордилась своей должностью.

Наша главбухша была, наверное, самая странная из всего офиса. Я уже упоминала, что раз меня туда взяли, то скорее всего я слегка не в себе, потому что там все со странностями. Но она была самая-самая. Начиная с трех неоконченных высших, чем она почему-то гордилась. Всего на год меня младше. Худенькая, маленькая (об этом еще будет ниже), в очечках, с короткой стрижечкой. С немножко ненормальной улыбкой из-за неровного прикуса и выпирающих клыков. И очень визгливая, когда злится. А злилась она часто. Верещала и визжала так, что слышно, наверное, было всей жилой части этого здания. Но ее терпели. Да всех терпели. И второго менеджера, высохшего от пьянства. И вечно недовольную переводчицу. И меня, хотя я не знаю, нужно ли было меня терпеть, было ли во мне что-то раздражающее… но мне ж об этом не говорили. Всех терпели. Семья же.

Пьяницу-второго менеджера терпели только до определенного времени. Впоследствии он был заменен на другого пьяницу. Остальные же работали там очень долго. Наиболее адекватный из всех первый менеджер работал в той конторе так долго, что ногами протер линолеум до каменного пола на том месте, где сидел за рабочим столом. Он был высокий, грузный и хороший. Мне с ним было интересно, у нас было общее чувство юмора, и я знаю, что этот человек идеально бы подошел мне в жизни. Но – не загоралось. Сначала-то и зажигать не стоило, пока был Алекс. Но и потом не зажглось. Да и вообще, он страстной безответной любовью любил главбухшу (единственный факт, который меня в нем настораживал).