Но мало-помалу дремота стала овладевать его усталым сознанием. Перед глазами поплыли круги, замелькали калейдоскопом какие-то лица, вспыхивая на мгновение перед его мысленным взором и тут же растворяясь табачным дымом под потолком. Это курит свою любимую трубку отец. Дым поднимается под самый потолок. Потолок белый-белый, словно по нему разлит яркий солнечный свет, а дым под ним – как облака, чуть посеревшие от набранной ими влаги. Скоро они выльются дождем на иссушенную землю. А сейчас в облаках горланят чайки. Они мелькают между небом и водой черно-белыми молниями, врезаются в морскую гладь и тут же взмывают ввысь, унося в клювах только что схваченную рыбешку. Блойду нравится наблюдать за чайками, за тем, как они резвятся, как гоняются друг за другом, пытаясь отобрать добычу. Гут стоит на палубе, задрав голову вверх, и щурится от яркого солнца. Ему четырнадцать, и они в море вдвоем с Морти.

– Смотри, Морти, какая туча!

– Да. Видимо, опять будет буря.

– Конечно, будет. Даже не сомневайся. Не зря же чайки так раскричались.

– Какие чайки?

– Ну ты что, не видишь? Смотри, вон они. Вон одна, вторая, вон еще две.

– Ты что, Блойд? Это же голуби!

Блойд вглядывается в небо. Конечно же, голуби! Кто выпустил их в такую погоду? Вот-вот грянет буря. Нужно срочно укрыть их в голубятне. Блойд вытягивает руку вверх и начинает звать голубей. Птицы сбиваются в стайку и кружат у него над головой, с каждым кругом опускаясь чуть ниже. Только белоснежный чубатый голубь выбивается из общего хоровода и камнем падает вниз, прямо к вытянутой руке хозяина. Он цепляется коготками за ладошку Блойда, хлопает крыльями, перебирает лапками, усаживаясь поудобней, и начинает громко ворковать, радуясь встрече.

Теперь Блойд спокоен, голуби успеют укрыться в голубятне. Главное сейчас – пошире открыть сетчатую дверь. Сквозь зарешеченное окно голубятни Блойд смотрит на море. Там, вдалеке, маленькой черной точкой рыбачья шхуна Морти. Она очень далеко. Но Блойд отчетливо видит, что Морти стоит у мачты, улыбается и машет ему рукой. Блойд помахал в ответ. Морти не страшен шторм, он давно уже привык к штормам. И он давно уже не Морти, для всех в этом мире он Шкипер… А рядом воркуют голуби. Им хорошо, сухо и тепло в их голубятне. И Блойду тоже хорошо. Вот только стены бы лучше все-таки сделать не из камня, а из дерева. И окошко слишком маленькое. И дверь… Почему она такая мрачная и почему она закрыта? Куда делись голуби? Им, наверное, стало невыносимо в такой темноте. Их и не было здесь вовсе. Только Лесси сидит на куче соломы, с любопытством пялится на Блойда своими черными глазенками, громко воркует и хлопает крыльями. Почему-то вид воркующей крысы не вызвал у Блойда удивления. Блойд вытянул руку, и Лесси легко вспорхнула на нее, обвила пальцы своим длинным розовым хвостом и доверчиво уткнулась мордашкой в его ладонь.

Вдруг все окружающее поплыло, потеряло отчетливость и растаяло. Туманность сна стала оседать утренней росой, уступая место серой реальности. Блойд, все еще оставаясь с закрытыми глазами, вновь ощутил себя в своей камере, сидящим на полу, облокотившись спиной о стену. Испарилось море, испарилась шхуна, вместе со стоящим на палубе Шкипером, испарились грозовые тучи, застилавшие небо, и крылатая Лесси с розовым хвостом. Осталась только камера, холодные стены и… голубиное воркование.

«Неужели я еще сплю?», – Блойд прислушался к своим ощущениям и к звукам, наполнявшим камеру. Не было никаких сомнений, что он уже не спит. Но этот звук… В его реальности тоже не было сомнений. Блойд так хорошо знал этот звук, так любил его и так по нему тосковал. Больше всего на свете ему хотелось сейчас открыть глаза, но так страшно было их открыть и ничего не увидеть… А вдруг это правда все еще сон?

Хлопанье крыльев разрушило все сомнения. Блойд открыл глаза. Прямо над ним на самом краешке окна сидел голубь. Белый, как снег, чубатый пышнохвостый голубь. Блойд отказывался верить своим глазам. Это был не просто голубь, это был ЕГО голубь, его Луи.

Нет, во сне был не он, во сне был его первый чубатый, подаренный стариком Хейджем. А Луи был его потомком, чистокровным эссельвильским чубатым почтарем. Таких во всей Эссентеррии по пальцам пересчитать. Эссельвильские почтари – уникальные голуби. Никому и никогда не удавалось больше вывести ничего похожего. И дело даже не в великолепном пышном снежно-белом оперении, не в раскрытом веером хвосте, не в задорном дерзком хохолке на точеной головке. Нет, красавцев-голубей на свете достаточно. Эссельвильцы ценились за свою уникальную способность безошибочно находить на больших расстояниях не только свой дом, но и своего хозяина. Далеко не всякого хозяина, надо заметить. Это тяжело объяснить словами, но между голубем и человеком должна была установиться какая-то незримая внутренняя связь, чувство взаимного доверия, привязанности, даже любви, если хотите. Если это случалось, а между Блойдом и Луи это несомненно случилось, голубь начинал чувствовать своего хозяина на расстоянии. Он не только заранее предугадывал его появление, но улавливал малейшие движения его души, приноравливая к ним свои повадки. Если хозяин был весел, голубь тоже начинал радостную возню, щелкал крыльями, суетился, а оказавшись на воле, начинал стремительно нарезать круги в небе, периодически спускаясь, чтобы пролететь прямо над головой своего бескрылого друга, едва не касаясь лапками его волос. Если хозяина одолевала печаль, голубь тихонько опускался на его плечо, упирался своей головкой в его ухо и тихонько курлыкал. «Ничего, ничего. Не расстраивайся», – словно пытался сказать он другу.

Если же случались разлуки, голубь начинал тосковать. Он становился вялым, терял аппетит. Известны случаи, когда эссельвильские почтари погибали, не вынеся долгой разлуки. Но, если такого голубя выпускали, он, одному ему ведомым способом, словно в нем был встроен особый компас, безошибочно определял направление, в котором следовало искать хозяина. И не важно, какие расстояния их разделяли, рано или поздно эссельвилец тихонько садился на плечо своего человека и начинал негромко пощелкивать клювом у самого его уха. Проходило немного времени, и голубь вновь начинал тосковать. Теперь уже по своему дому, к которому был привязан ничуть не меньше, чем к хозяину. И тогда хозяин разрешал ему вернуться. Голубь улетал, а через некоторое время снова мчался назад, гонимый тоской по своему другу.

Именно поэтому эссельвильские чубатые почтари были уникальны и ценились на вес золота.

Обычные почтовые голуби натаскивались на возвращение к своему дому. Это всегда было «письмо в один конец». Если предстояла долгая и дальняя дорога, приходилось брать с собой целую голубиную стаю, чтобы можно было время от времени отправлять о себе весточку домой. Но если путешествие слишком затягивалось, то голуби начинали потихоньку отвыкать от своего старого дома и как почтальоны становились бесполезны. Отправить же простым почтарем письмо «в обратную сторону», то есть из дома, было вообще невозможно. С этим могли справиться только конные гонцы, лишь приблизительно догадывающиеся о местоположении адресата из последней голубиной почты. Или эссельвильские чубатые с их «внутренним компасом» и извечной тоской по хозяину. Последние справлялись со своей задачей и быстрее, и безошибочней.

Луи спорхнул с окошка и уселся на плечо Блойда. Гут набрал в рот воды из глиняного кувшина и вытянул губы трубочкой, потихоньку пуская сквозь них прохладную влагу. Луи, уставший от перелета, с удовольствием защекотал губы Блойда своим клювиком, утоляя жажду. Друзья снова были вместе.

Луи был с Блойдом уже несколько лет. Ему приходилось отыскивать своего хозяина в самых отдаленных уголках Эссентеррии, а затем снова неизменно возвращаться домой в Золотую бухту.

Вот и сейчас он отыскал хозяина в этом холодном каменном мешке. «Это невозможно, – все еще не веря случившемуся, думал Блойд. – Даже эссельвильским почтарям не под силу такое. Одно дело – на земле. Там они всегда могут найти место для отдыха или укрытие от непогоды. Но расстояние от Большой земли до Крепости слишком велико, его не одолеть в один перелет ни одному голубю. А по пути нет ни клочка земли, где Луи мог бы приземлиться и отдохнуть. Но Луи здесь, и это не сон. А это может означать только одно…».