приказав дворняжке ждать у входа, через минуту появившись с двумя котлетами, положив еду на асфальт перед собачкой, он вытер руки, убрал в карман брюк носовой платок и замер, пристально всматриваясь в незнакомого мужчину лет тридцати, у витрины хозяйственного магазина, нахмурив лоб, поправлявшего на плече сумку, и переведя взгляд с влюбленной парочки на таксиста в припарковавшейся у продуктового магазина салатовой “Волге”,

курившего за рулем, с задумчивым выражением лица выпуская через опущенное стекло струйку сизого дыма, Иванович не мог избавиться от ощущения, что водители проезжавших машин, пассажиры проплывавшего в солнечных бликах трамвая, редкие прохожие, пожилой пенсионер, в киоске на углу покупавший свежие газеты, сидевшая на лавочке одетая в джинсы и розовую кофточку молодая женщина, уткнувшись в книгу покачивавшая коляску, и даже старуха в выцветшем халате, в сопровождении кота показавшаяся на балконе украшенного лепниной, атлантами и кариатидами трехэтажного дома, среди бела дня спят с открытыми глазами, и догадавшись, что таким, погрузившимся в сон, видит мир человеческий его бессмертие, поправив фуражку, Иванович замаршировал дальше, радуясь жизни и всему, во что верит с приходом весны отзывчивая человеческая душа, и явившись по указанному в ордере адресу, получив у дворника ключи с номером «84» на бумажной бирке, поселившись в выходящей окнами в зеленый двор просторной и светлой квартире с еще не выветрившимися запахами краски, клея и побелки, в тот же день в ближайшем мебельном магазине он приобрел диван, стенку, ковер, журнальный столик, два кресла – одно серое, другое красное, а стиральную машину, телевизор, пылесос и посуду, включая чайник со свистком, он купил в магазине через дорогу, и закончив с благоустройством нового жилья, выехав скорым поездом в Москву, на следующее утро он был в Кубинке – укрывшемся в подмосковном лесу авиационном городке, встретившем Ивановича заросшей одуванчиками автобусной остановкой у проходной, плывущим в небесной синеве тополиным пухом над памятником летчику, надевая краги и готовясь преодолеть пространство и простор, сдвинувшему брови на мужественном лице, и звенящей тишиной, прерываемой доносившимся издалека рыканьем мотоцикла, неразборчивым бормотанием нарушавшего дневной сон городка, за время отсутствия Ивановича изменившегося не в лучшую сторону – дома с обшарпанными подъездами и следами потеков на стенах стояли постаревшие, с понурым видом, точно прося милостыню, давно не видевшие ремонта дороги и тротуары зияли дырами, как после бомбежки, и царивший повсюду дух запустения и упадка наводил на грустную мысль, что нет ничего в этом мире вечного, хотя, как в прежние годы, выглядывая из-за облаков, солнце сияло маршировавшему тенистой аллеей Ивановичу и выстроившиеся в ряд клены и тополя махали ему кронами, а бронзовый Ленин в пиджаке нараспашку указывал с постамента в направлении светлого будущего для всего человечества, точно как в тот день, когда, по окончании Качинского училища отобранный приехавшей комиссией, явившись в Кубинку и представившись командиру гвардейского авиаполка, вместо справедливого замечания за неказистый внешний вид помявшегося в дороге кителя, Иванович услышал прозвучавшее почти по-отечески:

– Иди в столовую, скажешь, я приказал тебя накормить, —

и побродив знакомыми улочками, заглянув на стадион, закивавший макушками елей и берез, не обнаружив в Доме офицеров ни души, потрогав висевший на дверях бильярдной амбарный замок, Иванович прогулялся до аэродрома, прислушиваясь к тишине, вспоминая молодость и те времена, когда жизнь на рулежках и парковках бурлила зимой и летом, и грохот двигателей на аэродроме не умолкал ни на минуту от взлетавших и садившихся самолетов “сталинского”, “микояновского” и “пилотажного” полков, и пробыв в Кубинке недолго, навестив оставшихся в городке однополчан, Иванович начал готовиться к отъезду, из вещей взяв с собой лишь самое необходимое – часы с кукушкой, документы, грамоты, фотографии, ордена, кое-какие вещи и хранившуюся отдельно голубую чашку его сына, забытую женой без малого лет двадцать тому, когда, устав ждать, пока мотавшийся по командировкам как вошь с котелком Иванович с его непоколебимой верой в справедливое будущее для всего человечества выполнит свой интернациональный долг, она ушла, забрав еще не выросшего из пеленок сына и не оставив даже записки, тем самым дав понять, что обещание Ивановича небесам прекратить войны на земле – его личная проблема, которая не должна мешать чужому счастью, но, может быть, она была права, ведь какой толк от мужа, которому не сидится дома, и сдав ключи от служебной квартиры, попрощавшись с памятником летчику у проходной, Иванович вскинул над головой кулак и замаршировал к станции Чапаевка, чтобы на электричке домчать до столицы, а в Москве, сев на поезд, отстукивая колесами мерный ход времени увозивший его в будущее, Иванович почувствовал, что все самое главное в его жизни еще не произошло, и вернувшись по месту прописки, в ту ночь он увидел сон, в котором, растворившись в лазурной выси, он летел над зеркальной гладью океана навстречу восходу солнца над дремлющим в голубой дымке миром человеческим, оставляя в небесах стокилометровую белую дорожку, как вдруг под крылом самолета замелькали пустыни, джунгли и горы, и, не успев уклониться маневром от погнавшихся за ним самонаводящихся ракет, вышвырнутый сдетонировавшим катапультирующим сиденьем из кабины взорвавшегося МиГа, он очнулся весь в холодном поту, и на протяжении недели, а затем следующей, не переставая бороться с ночными кошмарами, перепробовав разные средства и убедившись, что лучше коньяка ничего еще не придумали, однажды перед сном выпив больше, чем нужно, он с удивлением проснулся ранним утром на полу, и пытаясь вспомнить, какой сегодня день недели, от неожиданности Иванович вздрогнул, узнав голос бессмертия, с торжественной мрачностью произнесшего:

– Сдохнешь, —

и, не дав туго соображавшему с похмелья Ивановичу и рта раскрыть в свое оправдание, так же внезапно удалившегося, и всерьез задумавшись, придя к выводу, что без достойного в жизни занятия он рискует плохо закончить, как-то раз засидевшись у телевизора, не смолкая верещавшего о грядущих в стране переменах и набиравшей ход гласности и перестройке, на удивление быстро заснув, Иванович увидел будущее, купидонов, в коротких хитонах с крылышками на спине маршировавших под музыку, людей, которых нельзя было отличить от клонов, киборгов, которых нельзя было отличить от людей, и необычных существ, разговаривавших человеческими голосами, так явственно звучавшими в зацементированных мозгах Ивановича, что, проснувшись с утра пораньше, он рассчитывал на исчерпывающий комментарий от бессмертия, но, не дождавшись, вынужден был ограничиться возникшими у него домыслами, неотвязно преследовавшими Ивановича до самого порога штаба ВВС округа, куда ему надлежало явиться, чтобы ответить на возникшие вопросы в финчасти, пытавшейся понять, как могло получиться, что насчитанная Ивановичу выслуга лет превышает его возраст, и объяснив майору-бюрократу, что в этой жизни все может быть, и даже невозможное возможно, но только если распрощаться с пропахшим канцелярской пылью кабинетом, сделав все дела, возвращаясь домой, Иванович маршировал мимо старинного серого здания с отвалившейся штукатуркой, как вдруг его громко окликнули по имени, и бросив сощуренный взгляд в сторону укрывшейся в зелени шашлычной, распространявшей на всю улицу призывный аромат, он тотчас узнал Славку Корсуна, штурмана из "шперенбергского полка", размахивая длинными, как грабли, руками, фальшивым голосом пропевшего: "мы рождены, чтоб сказку сделать былью", а через минуту Корсун, не радости от встречи, разливал по стаканам коньяк, и признавшись Ивановичу, с которым он виделся последний раз лет десять тому назад, что не поверил ходившим слухам, будто того похоронили, услышав в ответ:

– Не одному тебе так показалось, —

умолк с тем выражением лица, как если бы он вглядывался со своего штурманского сиденья сквозь молотящие воздух винты в проплывавшую в разрывах облаков расчерченную квадратиками лесов и полей землю, а Ивановичу, хранившему в памяти позывные и посадочные курсы всех аэродромов, с которых ему когда-либо приходилось взлетать, вдруг вспомнилось, как однажды, командированный в Горький за новыми МиГами, вместе с тремя летчиками «кетенского» полка он вылетел из Шперенберга попутным транспортным самолетом в Москву, из-за грозы вместо столицы приземлившимся в Мачулище, и так как никто не додумался взять с собой в дорогу деньги, Корсун, он был штурманом на том транспортнике, извлек откуда-то большую коробку:

– Продашь на вокзале, —

и, вручив Ивановичу всю мелочь, которую удалось наскрести у экипажа по карманам, заверил:

– На такси хватит, —

но торговать фарфоровым сервизом «Мадонна», в стиле рококо, на двенадцать персон, с полуобнаженными богинями и ангелочками, Ивановичу не пришлось – за трешку добравшись до железнодорожного вокзала, они отыскали военного коменданта, удостоверившись, что перед ним военные летчики, которым кровь из носу с утра необходимо быть в Москве, а денег на билеты нет, приказавшего начальнику военного патруля посадить всех четверых в первый же следовавший в столицу поезд, и, доехав до Москвы не без помощи проводника, разместив летчиков в забронированном купе и на протяжении ночи расспрашивая про силу и мощь нашей авиации, потрясенного растущей обороноспособностью страны и не скупясь угощавшего командировочных военных чаем, консервами, колбасой и водкой, всегда имевшейся у него про запас, прощаясь с гостеприимным проводником в тамбуре, Иванович протянул тому сервиз:

– Награждаетесь ценным подарком за службу Родине, —

а проводник, хоть и не до конца протрезвевший, но был не дурак, поэтому схватил коробку и, выпятив грудь, выпалил:

– Служу Советскому Союзу, —

и вернувшись из прошлого в настоящее, разговорившись с Корсуном, перечислив по именам общих знакомых, закусывая коньяк шашлыком, жареным луком и дольками лимона, Иванович вздохнул:

– Дел нет, одни удовольствия, —

и признавшись, что городская жизнь его не прельщает, но все чаще приходит в голову мысль махнуть в Крым и поселиться где-нибудь недалеко от моря, и не обязательно в роскошном дворце с мраморными колоннами, фонтанами и купидонами, Иванович вдруг услышал, как человек за соседним столиком произнес прокуренным, но уверенным в себе голосом, которому можно было доверять:

– Есть такое место, —

и настойчиво повторив эту фразу несколько раз, поведав слегка заплетающимся языком, что в Крыму, в поселке под названием Афродитовка, откуда он на прошлой неделе вернулся, вдова профессора продает недорого дом возле самого моря, похожий на рыцарский замок, в котором есть фонтан, колонны и даже купидоны:

– И будущее там тоже есть, —

незнакомец с задумчивым видом наполнил на треть стоявший перед ним стакан бесцветной жидкостью, коротко и резко выдохнул, залпом влил в себя водку и, шумно вдохнув, умолк, а спустя два дня, сойдя с поезда на Симферопольском вокзале, встречавшем толпу прибывших ароматом магнолий и безоблачным небом над взиравшей свысока звездой на шпиле отделанной белым инкерманским камнем четырехгранной башни, украшенной причудливыми часами со знаками зодиака, поправив висевший на плече рюкзак, Иванович промаршировал вдоль выстроившихся на перроне ажурных арок с изящными белоснежными колоннами в стиле итальянского палаццо, на кипевшей жизнью привокзальной площади купил мороженое и, решив не связываться с троллейбусами, с ветерком домчал на такси до Афродитовки, и хотя явился он не вовремя – у готовящейся к отъезду вдовы профессора не было свободной минутки, чтобы показать покупателю выставленный на продажу дом, у которого, как узнал Иванович, текла крыша, да и многое другое давно нуждалось в ремонте, но он не желал тянуть с покупкой, и с твердостью заявив: