Когда мы забываем о тяжелом положении художника [3] в современной экономике, для этого есть очевидная причина. Произведений искусства не просто много – их намного больше, чем когда-либо, и стоят они при этом дешево. Потребители искусства сейчас находятся в наиболее выгодном положении – по крайней мере, если не приравнивать количество к качеству или не беспокоиться о работниках на другом конце цепочки услуг. Сперва у нас появился фастфуд, потом – быстрая мода (недорогая одноразовая одежда, производимая низкооплачиваемыми рабочими в таких местах, как Вьетнам и Бангладеш), а теперь мы имеем и быстрое искусство: сделанную на скорую руку музыку, такую же литературу, такое же видео, дизайн, иллюстрации, которые мгновенно изготавливаются и в спешке потребляются. Можно наесться этим досыта. Однако нужно задать себе вопрос: насколько питательными будут все эти продукты и устойчива ли производящая их система.

То, как (и сколько) платят авторам, влияет на их творения: именно их мы включаем в свой опыт, именно они определяют наше время и формируют сознание. В этом суть. Искусство может жить вне времени в том смысле, что оно выходит за пределы хронологических рамок, но, как и любой другой человеческий продукт, создаетсяв какую-то эпоху и подвергается влиянию условий, в которых появляется. Люди предпочитают это отрицать, но каждый автор это понимает. Мы потребляем больше того, что нам нравится, и меньше того, что не нравится. По-настоящему оригинальное искусство – экспериментальное, революционное, новое – всегда было занятием нерентабельным. В благоприятные времена большая часть таких творений поднимается за черту выживаемости, где их существование становится возможным, – там автор может продолжать творить, пока не придет признание. В дурные времена большая часть оказывается по другую сторону. Какое же искусство мы обеспечиваем себе в XXI веке?

Люди, которые платят за произведения, сами определяют (напрямую или нет), что будут создавать авторы: этим занимались покровители эпохи Возрождения, буржуазные театралы XIX века, зрительские массы XX века, публичные или частные меценаты, спонсоры, коллекционеры и т. д. Экономика XXI века не только высосала значительные суммы из мира искусства, но также перенаправила их в неожиданные и не всегда плохие стороны. Появились новые источники финансирования, среди которых особое место занимают краудфандинговые сайты; вернулись старые – вроде прямого покровительства; существующие методы либо набирают силу – такие как брендирование искусства и другие формы корпоративного спонсорства, либо становятся слабее – как научное исследование. И все это влияет на то, что авторы создают.

В своей книге мне в первую очередь хотелось очертить эти перемены. Интернет позволяет мгновенно обратиться к аудитории – как и к автору. Возможно, здесь не хватает профессионалов, зато тут помогают любителям. Сеть тяготеет к скорости, краткости и повторам; все должно быть новым, но при этом узнаваемым. Акцент делается на гибкость, универсальность, экстраверсию. Все это (и не только это) меняет наши представления о прекрасном, влияя на восприятие и качественного продукта, и искусства как такового.

Выживет ли оно само? Я говорю не о креативности или созидании – написании музыки, рисовании картин или сочинении рассказов. Я имею в виду особое понятие – Искусства с заглавной «И», – существующее лишь с XVIII века: искусства как автономного царства созидания смыслов, не подчиняющегося ни старым властям вроде короля и Церкви, ни новым – вроде политики и рынка, не знающего ни авторитетов, ни идеологии, ни хозяина. Я говорю о том понятии, которое предполагает, что задача автора – не развлекать аудиторию или льстить ей, не прославлять Господа, группу или спортивный напиток, но изрекать новую правду. Выживет ли оно?

Я беседовал с исполнительницей Ким Дил, еще одной иконой инди-сцены (среди ее проектов – группы Pixies и The Breeders). Дил выросла в Дейтоне, штат Огайо, где до сих пор живет; сейчас ей уже за пятьдесят. Она, не жалуясь, сравнивает себя с трудягами, среди которых взрослела на индустриальном Среднем Западе, все более превращающемся в постиндустриальный Средний Запад. «Я автосборщик, – рассказывала она. – Своего рода сталевар. Еще один человек в мировой истории, чья профессия устарела и исчезла».

Но дело в том, что музыка не похожа на добычу угля или производство автомобильных антенн. Мы можем прожить и без антенн, можем найти альтернативу углю. Музыка же незаменима. Сколько времени в среднем вы ежедневно уделяете искусству? Я не о визуальном искусстве и не о высоком искусстве. Я подразумеваю любое искусство: нарратив в книге и на телевидении, джаз по радио, музыку в наушниках, живопись, скульптуру, фото, концерты, балет, кино, поэзию, пьесы. Наверняка наберется несколько часов в день. А учитывая то, как люди слушают музыку, то получится, что искусству посвящена каждая минута.

Можем ли мы жить без профессиональных авторов? ИТ-евангелисты [4] заставляют нас думать, что можем. Они утверждают, что мы вернулись в золотой век дилетантства. Сделано на коленке, как в старые добрые времена. Но из всех выбранных вами произведений искусства – сколько создано дилетантами? За исключением группы вашего соседа по комнате, полагаю, немного. Вы уже были в театре импровизации вашего двоюродного брата? Разве именно таким вы хотите видеть искусство – не только до конца вашей жизни, но и до предполагаемого конца истории человечества? Еще один гаражный бэнд? Великое искусство, даже просто значимое лежит на плечах индивидуумов, готовых потратить львиную долю своей энергии на творчество, – другими словами, на плечах профессионалов. Любительский креатив – без сомнения, прекрасен для тех, кто им занимается. Но не стоит его путать с подлинно гениальным.