Дождь шел. Больше никто не шел. Далекая калитка еле просматривалась. Все было затянуто серой пеленой и тоской. Тоже серой. На крыльце Марта чуть не споткнулась о разбросанные сапоги мелкого. Ну Славик, ну получит он от нее. Марта вгляделась в действительность. До забора тьма, после забора тьма. И никакого движения. От озера тянет болотом.

Она почесала голую ногу, вернулась на террасу, на цыпочках проскочила к двери в дом.

Кухня тоже терялась в сумраке. От окон шел призрачный свет, не позволявший ничего толком рассмотреть. В такие моменты представляется, что ты в сказочном королевстве.

– Где Славка? – выплыла из темноты мама. – Все остынет, греть не стану. Газ будем экономить. Может, это конец света и мы навсегда тут застряли.

– Не нашла я его, – буркнула Марта, с ногами забираясь на лавку. Блинчики горкой возвышались на тарелке. Когда присутствуют блинчики, о чем еще можно думать? Только не о младшем брате.

– А ты чего села? Славка-то где?

– Не знаю я где. – Марта сунула блин в рот. Жующий человек должен быть за столом, его нельзя гнать обратно под дождь. И потом: «Когда я ем, я глух и нем». В школьной столовой висел такой древний плакат. А древних надо слушаться.

– Ты куда ходила? – не отставала мама. – На улицу? Славка там?

– Нет, обувь на крыльце.

– Залез куда-то, партизан. – Мать прошла в глубь кухни, теряясь в неосвещенности. Удар, звук упавшего стула, шипение.

Марта взяла второй блинчик, бросила его на блюдце, стала лить сгущенку. Сгущенка всегда хорошо. Она лечит душевные раны.

Марта подняла руку с ложкой, глядя, как струйка сгущенки вырисовывает вензеля на блине – белое и вкусное даже в темноте хорошо разглядеть можно. Бросила ложку в банку. В такую погоду сгущенка не радовала.

Мама споткнулась на пороге комнаты.

– Вот черт, ничего не видно.

Марта согласилась – не видно. Вот бы еще и не слышно было.

– Славка, ты где? – крикнула мать в потолок. Прислушалась. В доме стояла ватная тишина. – Ладно, проголодается – вылезет, получит по шее.

Марта взяла третий блинчик. Она бы на месте Славика не вылезала. Мать злится из-за отца и сейчас готова обвинить весь мир. Первый, кто подвернется, и будет виноват.

Приехали они в Хашезеро из-за отца. Он сказал, что проведет отпуск, две недели в начале июля, здесь, на родине предков. Должна была появиться баба Мотя, его мать, чья родословная шла из этих мест. Но именно из-за бабы Моти отец и задерживался. Уже пятый день задерживался. И теперь мать злилась – ей надо было встречаться с издателями и заниматься книгой. А она сидела в разваливающемся доме, где связь ловилась только на крыше, а воду приходилось таскать из озера.

Отец позвонил один раз, сказал, что скоро во всем разберется, и пропал. Надо было уезжать. Но они так долго сюда добирались, что мысль о возвращении вызывала тоску.

Раздражало само место. Умершая деревня, где остались одни дачники. Два раза в неделю приезжала хлебная лавка. Озеро не озеро, а так, болото. Комары. Косящиеся соседи. Постоянные разговоры про погоду.

Марта дожевала блин и потянулась к ложке. В темноте промахнулась, провела пальцем по крышке банки. Железо неприятно резануло кожу. Надо было раньше остановить движение, но какая-то сила заставляла вести руку дальше, глубже всаживая край. Обожгла боль. От неожиданности опрокинула банку, сунула палец в рот.

– Что ты все роняешь? – проворчала мать. – Что вы постоянно если не бьете, то бросаете, если не рвете, то теряете. Не дети, а монстры какие-то.

Марта поставила банку ровно, но сгущенка уже пролилась. Теперь можно блин сразу в лужицу макать. Надо Славке предложить.

Грохнула входная дверь. От испуга Марта чуть палец себе не откусила. По террасе прошло маленькое стихийное бедствие – загремел таз, упал стул, что-то бодро раскатилось, половицы заскрипели. Дверь распахнулась.

– Теть Лен, а у вас тоже света нет?

В комнату вместе с темнотой и запахом сырости ввалился Фей.

– А ты тут свет видишь? – огрызнулась мать. Ей не нравилось, когда Тимофей называл ее «тетя Лена». Ее даже студенты только по имени звали.

– А вроде не гремело. Чего вырубило-то?

Фей сделал несколько шагов, поддел ногой разбросанные тапочки, детальки лего поскакали по полу.

– Вот пойти к ним и спроси, – не сдерживала свое раздражение мать. – Ты Славку на улице не видел?

– На улице вообще ничего не видно, я пока дошел, три раза упал. Привет, Ташка.

Марта поморщилась и отвернулась. Ташкой ее звал один человек на свете – сосед Тимофей Тришкин. Сделал производную от последнего слога имени. Пока они не встретились, у Марты уменьшительных вариантов имени не было.

Мама твердила – потому она такое имя для дочери и взяла. Не нравились ей все эти Натули, Наташеньки и Натусеньки с Тусями. Только Марта. Красиво. Резко. Неизменно. Эх, мама, как же ты ошибалась!

Зашуршало, шоркнуло, и стало светлее. Марта обернулась – надо же, одна свечка, а света – как от хорошей лампочки в сорок свечей.