Семь лет назад Маевский, окончив свои скандальные откровения, предложил их российскому руководству за астрономическую в четыре миллиарда долларов. Это были его прямые потери от вынужденно-убыточной продажи крупнейшего металлургического комбината. В Москве, естественно, от подобной сделки отказались и в свою очередь выдвинули угрожающий ультиматум, с требованием передать мемуары в обмен на прекращение уголовного преследования и возможность возвращения на родину. В противном случае Кремль не давал за жизнь незадачливого автора ни ломаного гроша, ни ржавого фунта. Уязвлённый олигарх послал к чёрту присланного в Лондон московского парламентёра, связался с крупным британским издателем и предложил купить его “взрывную” рукопись за очередную несуразную сумму – один миллиард фунтов. Заинтригованный бизнесмен сбил сумму гонорара до ста миллионов и, не собираясь покупать кота в мешке, пожелал предварительно ознакомиться с мемуарами. Однако Маевский наотрез отказался предъявлять рукопись, раньше подписания договора и получения аванса в пятьдесят миллионов фунтов. В результате долгих и нудных переговоров они договорились о встрече, на которую новоиспечённый писатель должен был принести самые скандальные главы своей рукописи. В том числе те, которые касались его сотрудничества с британскими спецслужбами. Но накануне условленного рандеву мемуарист-разоблачитель скоропостижно скончался от сердечного приступа, вызванного передозировкой кардиостимулирующего гликозида. Официальной причиной его смерти было признано самоубийство, хотя в это никто не поверил. Если мемуары действительно были правдивые, то на свете имелось немало очень влиятельных людей и организаций, желавших, чтобы они никогда были изданы. И самое интригующее заключалось в том, что после смерти автора его рукопись совершенно бесследно исчезла. От неё остался только предназначенный для британского издателя абсолютно нейтральный фрагмент, в котором вместо захватывающих кремлёвских интриг занудно и скрупулёзно описывались детство, юность и зрелые годы Михаила Маевского вплоть до того момента, когда он впервые встретился с одним из идеологов ваучерной приватизации.

Официально дело о смерти Маевского вёл Скотланд-Ярд, но по факту им занималась контрразведка. Мемуары, если они действительно правдивые, должны были содержать немало реального компромата на высокопоставленных российских чиновников, бизнесменов и, возможно, самого Президента. В поисках исчезнувшей рукописи сотрудники Ми5 буквально по кирпичику и песчинке изучили загородное поместье Маевского, но она как в воду канула. И вот теперь – через семь лет после скоропостижной смерти русского олигарха – его таинственные мемуары оказались в руках дважды “перекрашенного” агента ГРУ.

Директор четвёртого “русского” отдела старший полковник Алекс Грубер проявил непростительную беспечность, посчитав, что Осокин после своего громкого разоблачения и длительной отсидки на родине напрочь растерял свои профессиональные навыки. Под маской недалёкого и усталого от жизни мизантропа до последнего момента скрывался специалист очень высокого класса, мгновенно почувствовавший, что он находится под колпаком. Грубер уже тысячу раз проклял тот день, когда решил установить в доме Осокина камеры слежения. Профессиональный разведчик выявил их, что называется на раз, и незамедлительно принял контрмеры. Надо было без всякой слежки грубо и прямолинейно арестовать Осокина по подозрению в шпионаже, и в поисках разоблачительных мемуаров разложить его дом на молекулы. Даже если бы рукопись не нашлась, то и Осокин, находясь под стражей уже никак не смог бы передать её в Москву. А в том, что мемуары всё ещё находятся где-то в Британии, Грубер не сомневался.

В наше время любую информацию можно отправить с одного края планеты на другой буквально в один клик. Но эта удобная простота лишает информацию всякой конфиденциальности. Любой самый секретный документ хоть раз попавший во Всемирную Паутину всегда можно отыскать, расшифровать и предать огласке. И Маевский и тем более Осокин прекрасно это понимали и поэтому не доверяли рукопись Интернету. Олигарх писал свои мемуары на ноутбуке, который никогда не был подключен к Сети. А теперь эти взрывоопасные воспоминания могут находиться на каком-нибудь миниатюрном чипе, который при современных технологиях можно вживить себе прямо под кожу. Это конечно перебор, и рукопись, вероятнее всего, записана на самую обычную флэш-карту, которую Осокин должен переправить в Москву. Для этого к нему должен был прибыть курьер. На эту роль идеально подходила его дочь. Но Катя была слишком открытый и уязвимый канал, поэтому кроме неё должны были существовать и другие связники. Однако ни в какие подозрительные контакты Осокин до приезда дочери не вступал и, соответственно, рукопись должна была перевезти именно она. Поэтому перед отлётом домой Катю следовало под каким-нибудь предлогом задержать в аэропорту и подвергнуть тщательнейшему досмотру. Но Осокин, зная, что находится в оперативной разработке, мог запросто отложить отправку. Впрочем, даже если флэш-карта с мемуарами будет найдена у Кати – то, под каким предлогом её можно конфисковать? Ни на контрабанду, ни на секретные материалы рукопись не тянула. Значит, придётся её просто скопировать и с извинениями возвратить хозяйке. А оказавшись в Москве, разоблачительные мемуары потеряют свою эксклюзивную значимость, как неопровержимый компромат и возможный инструмент давления на российскую элиту. А если Катя сумеет вывезти эти воспоминания незаметно, то их содержание кроме российского Президента вообще никто и никогда не узнает…

Вывод напрашивался один: ни Катя, ни тем более её отец никогда больше не должны покидать Британию и контактировать со своими соотечественниками. Но как этого добиться? Арестовать их обоих по подозрению в шпионаже? Но даже Осокину невозможно предъявить ничего конкретного, а что тогда говорить о его дочери? Оставалось только пойти на довольно рискованную авантюру – инсценировать покушение на разведчика-предателя и обвинить в этом Москву. Решение об операции принимали на самом верху, и оно было положительным. Даже если в скандальных воспоминаниях Маевского не было никакого конкретного компромата на российского Президента, то он наверняка имелся на его ближайшее окружение. А это очень важный козырь в политических интригах и экономических войнах.

Способом покушения было выбрано самое банальное в цивилизовнном мире отравление. А ядом – чтобы не было никаких сомнений в том, кто это сделал – разработанное ещё в Советском Союзе нервно-паралитическое вещество “Бальзамин”. За сорок лет после своего создания технология “Бальзамина” перестала быть какой-либо тайной, и синтезировать его не составило никакого труда. Нужно было только грамотно рассчитать дозировку и выбрать способ применения. Исключая возможную утечку информации, Грубер решил лично провести эту рискованную операцию. За три дня до отлёта Кати он вместе с начальником токсикологической лаборатории Стивом Мэйсоном заступил на ночное дежурство в фургоне наружного наблюдения возле дома Осокина. В шестом часу утра, когда жители ещё крепко спали, а улицу уже окутал плотный утренний туман, они вышли из машины и направились к жилищу своего подопечного. Одетый в угрожающе-раздутый оранжевый “скафандр” химзащиты Мэйсон был похож на инопланетного монстра и запросто мог довести до инфаркта какого-нибудь случайного прохожего. Грубер должен был его страховать на случай подобного форс-мажора. Правда, он сам в противогазе, болотных сапогах и долгополом прорезиненном плаще с капюшоном выглядел не менее нелепо-пугающе, чем его коллега. Подойдя к дому Осокина, Мэйсон расстегнул висевший на боку герметичный медицинский пакет и, тщательно отерев металлическую дверную ручку от влажного ночного конденсата, несколько раз прыснул на неё из стеклянного пульверизатора. Грубер, надевший длинные и плотные резиновые перчатки, всё это время предусмотрительно стоял метрах в пяти от него на газоне возле живой изгороди. Когда Мэйсон, окончив свою работу, отошёл от дома, он помог ему снять защитный костюм и тщательно упаковать его в толстостенный полиэтиленовый мешок. Завершив операцию, которая заняла не более пяти минут, контрразведчики разошлись в разные стороны. Мэйсон вернулся в фургон наружного наблюдения, а Грубер направился в стоявший на другом конце улицы неприметный серый седан. В восемь утра Мэйсон, как положено, сдал смену майору Самуилу Престону и дежурному сержанту и уехал. А Грубер продолжал следить за Осокиными из своей машины до того самого момента, когда они, вместо того, чтобы эффектно рухнуть на вокзальную платформу или на тротуар посередине Мэйн-Стрит, тихо и незаметно для окружающих отключились на лавочке в сквере Гилберта Честертона.

В плане операции никаких подставных медиков не существовало – всё должно было выглядеть максимально естественно. Предполагалось, что отравится только Осокин, а его дочь сама вызовет обычную скорую помощь, и потом останется в госпитале ухаживать за больным отцом. Но выйдя из дома, Катя по-детски взялась за отцовскую руку и тоже получила порцию “Бальзамина”. Теперь они оба неприметно умирали на садовой скамейке, и медлить было нельзя. Грубер уже хотел сам набрать три экстренные девятки, но тут в дело вмешался майор Самуил Престон. Увидев бедственное положение Осокиных, он вышел из фургона наружного наблюдения, вызвал неотложку, а потом вступил в абсолютно ненужный диалог с диспетчером. Грубер вовремя прервал эту излишнюю болтовню и едва ли не силой вернул сердобольного Престона на его рабочее место. Карета скорой помощи прибыла буквально через две минуты и отвезла едва живых пострадавших в Мэтфилдский окружной госпиталь, в который именно сегодня прибыл с проверкой санитарный инспектор из Лондона. Этим инспектором, проверяющим готовность медицинского учреждения к различным экстренным ситуациям, был начальник токсилогической лаборатории службы Ми-5 профессор Стив Мейсон. Когда в госпиталь привезли отравленных Осокиных, он осматривал именно реанимационное отделение и сразу же предложил свою квалифицированную помощь. Бегло осмотрев пострадавших, опытный профессор сразу поставил точный диагноз – отравление нервно-паралитическим веществом – подобрал необходимый антидот, лично подключил пациентов к аппарату искусственного дыхания и определил дальнейший курс их лечения. Как позже признавался Мэйсон, счёт шёл буквально на минуты, и он был уверен, что Осокин, в отличие от менее пострадавшей дочери, уже не выкарабкается. Но тот выкарабкался и спустя пять недель естественной комы пришёл в себя. А вечером в день отравления химики из токсикологической лаборатории подтвердили диагноз своего шефа и определили, что Осокины подверглись воздействию “Бальзамина” – нервно-паралитического отравляющего вещества, созданного в Советском Союзе ещё в конце восьмидесятых годов. Ресторан “Орисса” и сквер Гилберта Честертона тут же подверглись самой тщательной дезинфекции, а дом Осокина скрупулёзно обследовали химики и криминалисты.

Не обошлась эта рискованная операция и без нескольких серьёзных накладок. Прибывший превым на осмотр дома Осокина местный констебль неосмотрительно взялся за дверную ручку незащищённой рукой. К счастью, “Бальзамин” к тому времени уже частично испарился и страж порядка отделался обычным отравлением. Но самым опасным оказалось то, что креативно сфабрикованная улика – флакон из-под французских духов, в котором вместо дорогого парфюма содержалось отравляющее вещество – бесследно исчезла. В шесть часов утра Грубер лично положил ядовитую тару в фирменную упаковку и выбросил ближайший к дому Осокина мусорный бак, но после полудня, когда криминалисты обследовали контейнер, её там не оказалось. Камеры наблюдения, по версии следствия отключённые русскими хакерами, в этой части Мэтфилда не работали с девяти вечера до девяти утра, поэтому выяснить, куда подевалась неопровержимая улика, было невозможно. Отравленный флакон обнаружился только через месяц. Оказалось, что его нашёл собиравший окурки местный бродяга и подарил своей подруге, жившей в соседнем городке. Та долго и безуспешно пыталась обменять парфюмерию на что-то более ценное, вроде алкоголя или марихуаны, и в итоге использовала её по прямому назначению. Женщина отравилась насмерть, а её приятеля, тоже понюхавшего отравленные духи, удалось спасти. Обоих бродяг причислили к жертвам русской химической атаки, а злополучные духи стали единственной, но неопровержимой уликой в деле об отравлении Осокиных.