Он уже перестал давать отчёт своим словам, слишком велико было нервное возбуждение, и следователь подал знак милиционерам, что бы его увели.

Когда Хрусталёва, испуганного, так ещё и не осознавшего, что произошло, усадили в милицейскую машину, и она отъехала от дома, я сказал следователю:

– Хрусталёв очень любил свою жену. Не мог он убить, не мог. Он и выяснить всё хотел, чтобы как-то помешать развалу семьи, чтобы вернуть её, словом, даже разводиться не собирался, – и повторил: – Нет, не мог убить. Насколько я узнал его, могу сказать. Такие люди совершенно не способны на убийство.

– Отчего же не мог? – возразил следователь. – Я как раз слышал, что он ревнив. А ревнивцы всё могут в состоянии аффекта. Следствие покажет. Сейчас приеду в отделение и допрошу. Думаю, быстро расколется. Мне вот известно, что он угрожал ей, когда вы фотографии ему представили. Приехал к ней на работу и угрожал, – заявил он, не пояснив, откуда могло ему это быть известно, а потом набросился на меня с упрёками: – И что вы всё не в свои дела лезете? Кто только эти ваши агентства сыскные выдумал? Жили и жили без вас спокойно. Подумаешь, рога наставили…

– Это для кого как, – возразил я. – Вряд ли найдётся кто-то равнодушный к рогам-то.

Он только рукой махнул, а я, попросив разрешения зайти к нему после обеда, попрощался. Знал, что не решится он не пускать меня в это дело. Всё же я, как никак из Москвы, да ведь и служил до выхода в отставку не просто в следственных органах, а в военной прокуратуре. Приходилось считаться, хотя и поломались прилично уже и те следственные органы, что были прежде, да и всё обрушилось в бандитские девяностые.

Потому-то следователь и бросил мне в след неприязненно:

– Заходите, рад буду видеть.

Да уж, наверное, был бы он погрубее и резче, если бы не приехал я из столицы. Какие у меня там связи, здесь, в глуши можно было только гадать.

И опыт мой, и интуиция подсказывали, что случилось какое-то недоразумение, непонятное не только для следователя, который лишь сегодня утром прикоснулся к этому ребусу-кроссворду, но и для меня, хоть и занимался я делом Хрусталёва почти с самого начала своего отпуска. Два дня назад мне казалось всё успешно завершённым. Но в тот же вечер Хрусталёва исчезла, и исчезновение её окончилось столь ужасно.

Накануне уже ближе к полуночи Хрусталёв спустился к нам на пятый этаж со своего одиннадцатого и сказал, что жена после серьёзного разговора пропала.

«Ну что значит пропала? Просто ещё не вернулась домой. Задержалась где-то. Бить тревогу не было оснований». – так я подумал и потому сказал, что на следующий день попытаюсь выяснить, где она могла быть. Хотя не сомневался, что, конечно, встречается со своим любовником, несмотря на то, что обещала Хрусталёву прекратить все связи. Я тогда подумал, что, быть может, пошла на последнюю прощальную встречу, но не стал ранить душу обманутому мужу. Впрочем, то, о чём договаривались, я выполнил, и выяснять адрес любовника не считал нужным – это-то как раз и могло спровоцировать конфликт с неизвестным исходом. Хрусталёв показался мне человеком не робкого десятка, хотя вот с женой почему-то не мог проявить характер и, даже казалось, был у неё под пятой. Впрочем, может это только так казалось?

Мы с приятелем вернулись в квартиру. Алексей стал собираться на службу, продолжая обескураженно рассуждать о случившемся, то ли обращаясь ко мне, то ли разговаривая с самим собою:

– Надо же… Кто бы мог подумать? Ну угрожал… Бывает в таком состоянии. Но что б убить? Не ожидал, не ожидал от него.

У меня сложилось впечатление, что Алексей и верил, и не верил в то, что Хрусталёв мог стать убийцей.

Я прослушал запись разговоров за последние сутки. Хрусталёву звонили со службы, сам он звонил знакомым, жалуясь на то, что жена не ночевала дома и что до сих пор её нет. Видимо, этот звонок он сделал уже после того, как к нам заходил.

И вдруг последняя запись. Я услышал приглушённый голос, по которому вряд ли можно было узнать говорившего. Словно специально в трубке что-то сильно трещало и шипело. Вероятно, помехи создавались искусственно. С трудом можно было расслышать:

– Борис Петрович, Борис Петрович, это я, – и кто-то назвался моим именем. – Застукал их, застукал голубков, лежат на даче, воркуют, – не мой стиль разговора, явно не мой, но слушал дальше: – Подъезжайте скорее. Это за городом, – и следовал адрес, который я тут же записал на всякий случай, хотя понимал, что он наверняка ложный, поскольку кому-то надо было, чтобы Хрусталёв среди ночи уехал из дому.

И дальше следовали фразы, которые не могли не вывести из себя, тем более человека ревнивого:

– Эх, вот они соколики. Я тут на дереве спрятался и всё вижу. Занавесочку забыли прикрыть. Как он её…

Тут уж совсем не моя манера разговора, особенно вот эти «как он её», да и ещё хлестче…

В ответ прозвучало глухое, Хрусталёвское:

– Еду…

– Жду у дома. Станьте прямо у ворот, под деревом.

«Интересно. А если б не авария? – подумал я. – Куда бы Хрусталёв заехал? Какие ворота? Какое дерево? Впрочем, Хрусталёву не до таких тонкостей. А расчёт был сделан на то, что за объяснениями бы он явился именно ко мне. Словом, навели бы тень на плетень. Но кому же, кому всё это было нужно и зачам?».