Анатолий много плавал, а она, по сей день не оправившись от той детской травмы, заходила в море максимум по пояс, аккуратно переступала ногами по каменистому дну и довольно быстро возвращалась на лежак под зонтик. Загорала, слегка спуская с плеч лямочки купальника, специально купленного для этого отпуска. Сиреневый, с тонким белым кантиком, с полукруглыми вырезами впереди по талии и полностью открытый сзади. Она прикрывала глаза, лениво отщипывала от тяжёлой грозди крупные ягоды теплого винограда и позволяла себе не думать ни о чем. Просто не думать и всё.

А мысли были. То она вспоминала Лану – вот бы ее сейчас сюда! Русалка, рассекающая толщу воды четкими и отработанными движениями рук. Она была пару раз на ее тренировках. Лана и вода были чем-то неделимым, цельным, органично связанным друг с другом.

Вот и её Анатолий – любитель поплавать. Не поплескаться, а именно поплавать – заплыть далеко, за буйки, так что совершенно была не видна его русая, коротко стриженная макушка. Первые дни она волновалась, стояла по колено в воде, полотенце на плечах, рука – козыречком. Высматривала. Потом поняла бесполезность и нелепость этого занятия.

Ей совершенно не нужно было это море, она почувствовала это достаточно быстро. Эти острые гальки на пляже, по которым невозможно было ходить, разве что только ранним утром, пока они ещё не успевали раскалиться под безжалостными лучами солнца. Этот ровный шум, взрывающийся смехом, плачем или криками детей и раздраженными окриками их родителей. Этот фотограф с замученной обезьянкой на плече, который упорно подходил к её зонтику и предлагал мадам "сделать фото на память о Кавказе." Эта дикая усталость, которую она чувствовала, поднявшись в номер, и которую тщетно пыталась смыть тугими струями прохладного душа. Казалось, что море вытягивает из нее все жизненные силы, всю энергию.

Она с родителями с детства выезжала на Иссык-Куль в ведомственный санаторий с папиной работы.

Санаторий! Смешно сказать – кирпичная коробка корпуса для семей с маленькими детьми и вагончики для остальных отдыхающих. Сомнительная по вкусу еда в столовке, но – море малины, смородины, яблок – прямо в вёдрах. Крошечные бычки, которые вялили на веревочках, обернув марлей от мух; косички чуть солоноватого сулугуни, который слоился на тонкие длинные полоски – практически нити – и которые хотелось есть до бесконечности. Песчаный полупустой пляж с узкой полоской леса прямо на берегу. Триколор – синее озеро, жёлтый песок и зелёная трава. Там не нужны были никакие зонтики: сидели на травке, в тени деревьев, расстелив пестрое тонкое одеяло. Неизменно свежий ветерок с гор, высокие темные ели, которые, казалось, упирались макушками в небеса, пахучее разнотравье и стаи непуганых бабочек, выбирающих на какой бы цветок им приземлиться.

И не беда, что душ был на соседней турбазе, а умывальники на улице. Зато каждый вечер крутили кино, и они, накинув кофточки, сидели на деревянных скамейках с жёсткими спинками под абсолютно черным бархатным куполом, с которого гроздьями сыпались звёзды. Мама шептала ей:

– Загадывай желание!

А папа беззлобно шикал на них обоих:

– А ну, тихо! Кино идёт.

А они тихонько смеялись над ним. "Кино идёт!" – как будто, и так было непонятно, без его объяснений.

Когда она подросла, они несколько раз ездили в Прибалтику. Паланга, Каунас, Вильнюс, Рига – одни эти названия уже звучали музыкой. Летние дожди, промытая зелень, напоенный озоном воздух – одно это уже было чудом после раскаленных дней и душных ночей ее родного города. Спокойные, медлительные люди, вкусная еда, вечерние концерты популярной классики в открытых павильонах без стен, только с крышей – на случай дождя, наверное. Сталь Балтийского моря, в котором купались только смельчаки и эти дюны из тончайшего песка, перекатывающиеся, как живые. И сосны. Это был её пейзаж. Её погода. Но ведомственный санаторий ее мужа был в Сочи. И потому они тут.

Как-то утром совсем не хотелось вставать. Сослалась на плохое самочувствие и осталась в номере. Долго валялась в кровати, потом спустилась на завтрак, позже сидела на балконе, пытаясь читать. Включила радио. И услышала эту страшную новость. Авиакатастрофа. Погибла их команда, родной "Пахтакор".

Она любила футбол. Правильнее, его любил папа. А она садилась с ним рядом, желая просто составить ему компанию. Втянулась, знала всех поименно и болела только за них, за своих.

И вот такое несчастье, такой ужас. Она зарылась головой в подушку, думая о том, что творится сейчас в Ташкенте и у них дома. Не спустилась на обед. Не хотелось ничего – ни есть, ни пить. Анатолий пришел после обеда, увидя ее лицо, спросил, что случилось.

– Ты не слышал?

– Нет, а что?

– Про "Пахтакор", – выдохнула она.

– А, да, что-то говорили на обеде. Авиакатастрофа, вроде? Ужасно. Я в душ.

Она лежала, оглушенная этим его "я в душ", понимая, что за год совместной жизни совершенно не узнала этого человека, своего мужа.

Вспомнила, что как-то, сидя в салоне, услышала разговор родителей на лоджии.

– Не пойму я его, – говорил отец. – Чужой какой-то, не свой. Как за ширмой живёт.

– Тихо, Сема, – полушепотом одернула его мама .– Просто взрослый он, серьезный. Такой пост занимает.

– Пост, пост, – раздражённо ответил отец. – Жаннке-то нашей не с постом жить, с человеком.

– Погоди, вот, дай Бог, будут жить отдельно, детишки пойдут, все войдёт в норму. Не чувствует он себя здесь, у нас, комфортно.

– Вот и я о том. Чужой – он и есть чужой.

Они ещё немного пошептались там, на лоджии, но она больше ничего не услышала. Мама гремела тарелками, накрывая на стол, и скоро ее позвали обедать. А Анатолий? Вроде, был в очередной командировке.

Она вспомнила почему-то сейчас эту случайно подслушанную беседу, и, как тогда, стало жарко щекам и загорелись уши. Как ее папа, такой простой человек, оказался настолько мудрее и тоньше, чем она, настолько более разбирающимся в людях?