— Фу! Ужасно!

— Да, я тебя умоляю, тот лебедь был редкостным ублюдком.

— Но вы же отчекрыжили ему башку… Это жестоко.

— Жестоко? Да я постоянно отрубаю бошки цыплятам. Это не жестокость. Это ж почти как с едой, Иви. Тебе ведь известно, что еда не рождается на свет, упакованная в пластик?

— Вы его сожрали что ли? Я так и скажу Мику Креспейну, что ты лебедеедка.

— Да не сожрали мы его! Ну придешь ты к Мику Креспейну и начнешь рассказывать ему о моих привычках в еде, а он такой, эээ, а ты кто такая?

— Не, он спросит: эээ, что еще за Киззи?

— Он знает, как меня зовут! Я сижу прямо за ним на тригонометрии и до мельчайших деталей изучила его затылок. Я могу выбрать его на опознании по шее.

Кактус все это время безмолвно выдыхала длинные клубы дыма, но решила прерваться и произнесла:

— Черт с ней, с этой шеей Креспейна. Я хочу знать, зачем вы засунули лебединое крыло в гроб твоей бабки?

Киззи ответила так, словно ответ был очевиден.

— Ну дык, чтобы ее душа смогла воспарить.

Кактус рассмеялась и подавилась дымом.

— А с другим-то крылом что сделали?

— Будем хранить для того, кто умрет следующим, — сообщила Киззи и тоже рассмеялась. — Лебединые крылья, знаешь ли, не растут на деревьях. Или, — добавила она, бросив взгляд на Иви, — может ты этого не знаешь.

— Может мне плевать!

Кактус все еще кашляла, но ей удалось произнести:

— Боже, Киззи, будь у меня такая отмороженная семейка, я бы стопудово носила повязку на глазу и настрочила несколько книжонок про свое загубленное детство, и сходила бы к Опре, чтобы рассказать о том, как мне пришлось обезглавить лебедя, чтобы положить его крыло в гроб своей ненаглядной бабули.

— Чтобы ее душа воспарила, — добавила Иви.

— Аминь.

— Заткнитесь! — велела Киззи, без особого энтузиазма ударяя обеих подруг кулаками. — Кактус, забирай мою семью. Можешь всех их забрать, взамен отдай мне свою крошечную маму с ее крошечной стрижкой и папу, храпящего на диване, и все. Я оставлю тебе в наследство свой топор.

— Премного благодарна. Я с радостью приму твоё оружие в дар, — чопорно сообщила Кактус. — Однако, я сомневаюсь, что смогу прикончить лебедя, будь тот трижды ублюдком. Киз, и гнев свой прихвати.

— Поверь мне, будь у тебя такая семейка, как моя, у тебя был бы и мой гнев. Знаешь, чем мой папенька занимался прошлым вечером? Лося освежевал во дворе, а потом зашел в дом и сунул свою кровавую ручищу в мою миску с попкорном!

Иви и Кактус взвизгнули от отвращения.

— Ладушки, беру свои слова обратно, — сказала Кактус скривившись. — Можешь оставить своих родственничков себе.

— Чего? И все из-за какого-то паршивого окровавленного попкорна? — спросила Киззи и, качая головой, добавила: — Слабачка.

Девушки разделились на окраине обычных домов. Киззи продолжила свой путь дальше за город. Идти ей предстояло довольно далеко, мимо кладбища, водонапорной башни и фермы, торгующей рождественскими елками, где возле дороги стоял небольшой трейлер, на крыльце которого лежала толстая псина. Завидев девушку, собака подняла морду и рыгнула. Бесстрашная птичка воевала с вороной, сгоняя последнюю с дерева, белка не рассчитала свой прыжок и, ошеломленная этим фактом, рухнула в кучу гниющих листьев. На дворе стояла осень. Небо было белым, а деревья — черными. Киззи увидела себя в луже и отвела взгляд.

Гоблины же взгляда не отводили. Пока они смотрели на Киззи их рты полнились слюной. Ветви безлистного боярышника плохо скрывали их, и Киззи должна была их видеть. Из всех девушек этого ничем не примечательного города, именно ей они не должны были попадаться на глаза, той, которая много знала. В конце концов, в ее жилах текла кровь Старого Света. Ее семья верила в вампиров и сглаз, в воинствующих ведьмаков и проклятья и даже в говорящих лисиц. Они считали, что черные петухи есть дьявол в птичьем обличии, а выращенным фруктам не в сезон не следует доверять и уж тем более их пробовать. И, конечно, они верили в гоблинов.

Вернее сказать, не верили, а знали. Они знали наверняка, потому что бабушка Киззи еще в Европе спасла от них свою сестру, и после неустанно рассказывала об этом. Ей не надоедало рассказывать о том, как гоблины пытались открыть ей рот и запихнуть в него их ненастоящие плоды. Но она крепко сжимала челюсти.

Как опухли ее губы после этого.

— Вся в синяках. Синяки, как обветренные сливы! Я слышала запах этого сладкого нектара, но не попробовала его, — много раз говорила она Киззи. — Тебе не захочется отведать их фрукты, Солнышко.