Все это было бы чрезвычайно весело, если бы не одна особенность всего происходящего — поступить без связей и денег в любое высшее учебное заведение, будь то столичный ВУЗ или институт в небольшом городке, стало практически невозможно.

Тем большей счастливицей все считали меня, прошедшую вне конкурса, и безумцем — Марка, которого не испугала родительская угроза ни копейкой не помочь на вступительных экзаменах. Ему предстояло биться за место в университете в прямом и переносном смыслах этого слова, но, казалось, подобная перспектива его ни капли не смущала.

А потом началась самая настоящая эпопея. Естественно, Марка завалили на первом же экзамене, поставив такой бал, с которым дальнейшее участие в конкурсе становилось просто бессмысленным. Он, готовый к подобному повороту событий, только мрачно усмехнулся, и сразу же включился в борьбу, приводя в исполнение все пункты заранее заготовленного плана.

Для начала Марк добился права просмотреть свою работу у приемной комиссии, по ходу встречи размазав по стене незадачливого лаборанта, пытавшегося внушить ему, что дела плохи, материала он не знает, и лучше собирать вещички и катить домой подобру-поздорову. Дальше состоялось заседание апелляционной комиссии, во время которого все ее члены обеспокоенно ерзали на своих местах — знания у зарвавшегося сопляка оказались хорошие, и настроен он был более чем решительно. На логические уловки отвечал еще более хитрыми выпадами, давления авторитетом не боялся, на повышение голоса и стук кулаками по столу со стороны уважаемых профессоров реагировал взглядом, полным ледяного спокойствия. Похоже, место в ВУЗе ему таки светило — но куда же его было брать, если все куплено заранее, еще на полгода вперед?

Поэтому на апелляциях (а их наглый абитуриент добивался по нескольку раз) его валили отчаянно, едва ли не с личной ненавистью. Но, сами того не подозревая, профессора лишь помогали своему невольному оппоненту. Стрессовая ситуация шла Марку только на пользу. Казалось, он был рожден для борьбы — условия прессинга и давления со стороны, которые негативно действовали на большинство людей, его только мобилизовали. В таком чрезвычайном режиме мозг его функционировал на грани своих возможностей, а мышление превратилось в остро заточенный клинок, которым он разбивал аргументы своих противников так же, как сталь рассекает препятствие — быстро, наверняка и, казалось бы, без особых усилий.

Естественно, это впечатление было обманчиво: после таких битв он возвращался в наше временное жилище совершенно опустошенный, иногда не в состоянии сказать ни слова, до такой степени команда из пятерых, агрессивно настроенных преподавателей, пыталась выжать из неудобного мальчишки все соки жизни.

Мне было больно смотреть на это, и в то же время я восхищалась его непоколебимой стойкостью. Всего лишь в семнадцать лет Марк выдерживал то, что не каждый взрослый человек был способен вынести.

— Ничего, ничего. Все пройдет. Все скоро закончится, — говорила я, перебирая ему волосы, в то время, как он, положив голову мне на колени, лежал на диване, просто глядя в потолок, не в силах даже выругаться как следует.

И все действительно скоро закончилось, правда, чуть более феерично, чем полагалось. После финальной апелляции, самый важный из профессоров попрощался с чрезмерно настойчивым абитуриентом словами: "Было приятно с вами подискутировать, но все же, ждем вас в следующем году". Марк понял, что терять ему больше нечего и привел в исполнение последний, запасной пункт своего плана.

Подкараулив главу приемной комиссии идиллическим июльским вечером во время прогулки под липами, он без слов затащил его в чрезмерно историческую и не менее темную арку. Прижав к стене так, что старичок с трудом мог дышать, Марк в красноречивейших выражениях доложил, что останавливаться он не намерен, и будет опротестовывать несправедливое решение в столице, в министерстве образования, если надо и до самого министра дойдет. А если этого будет недостаточно — то и до президента. И он вернется из "чертовой столицы" студентом этого "чертового института", а мягкое кресло "чертового взяточника" скоро опустеет, потому что кое-кто зажрался и в ус не дует.

— Так что решайте. Думайте. Время еще есть. Я вас предупредил — и чтобы потом никаких обид, — подвел он итог разъяснительной беседы, глядя на трясущиеся губы предприимчивого профессора.

Этот абсолютно негуманный шаг возымел свои позитивные последствия. Неизвестно, что сыграло главную роль, то ли непреклонность подростка, который, несмотря на юные лета продемонстрировал впечатляющее упорство, то ли наведенные о нем справки (неожиданно оказалось, что отец наглого хама ого-го какая шишка у себя в области, не взять на курс ребенка такого человека было рискованно)

Так или иначе, когда в августе на главном стенде вывесили списки студентов-первокурсников, Марк Казарин был среди поступивших. Еле протолкавшись сквозь толпу абитуриентов, я увидела это имя сразу же. Казалось, оно горело издалека — огромными сверкающими буквами.

Мы до смешного по-разному восприняли этот факт. Я, жившая последние недели в жутком напряжении и наблюдавшая за тем, как Марк в одиночку противостоит целой системе, не выдержала и разревелась. Он же воспринял свою победу спокойно, как само собой разумеющееся, и все пытался привести меня в порядок, утирая слезы и бегая за водой, чтобы вылечить от нервной икотки.