Так что, ко второму месяцу обучения я окончательно закрепилась в самой малочисленной, но и самой "непрестижной" категории студентов — фриков, достаточно странных личностей, к которым народ относился не то с опаской, не то с иронией.

Нас, таких нетипично-невменяемых, было человек пятнадцать на весь поток — худые и гремящие цепями металлисты, вечно распевающие песни на тему смерти, кладбищ и погребенных заживо; практикующая жрица вуду, ходившая на лекции с вплетенными в косы перьями птиц; несколько вечно хихикающих хипповых девочек в разноцветных одеждах; парень, с длинными черными волосами и разными по цвету глазами, косивший под готического вампира; девушка-атлетка с широкими плечами, похожая на мальчика, и тонкий, вызывающе-модельной внешности мальчик, похожий на девочку.

Собственно, последний представитель нашей «могучей кучки» мне даже нравился. На лекциях он сидел неподалеку, всего лишь рядом ниже, а вот на практических занятиях у нас не получалось пересекаться. Ярослав, как звали эту невесомую личность, учился в другой подгруппе. Наблюдать за ним было гораздо интереснее, чем за остальными, потому что он действительно умел возмущать и совершал свои эскапады эффектно, ярко и, как я подозревала, довольно продуманно.

Изначально он взорвал спокойствие целого потока, явившись на учебу в пиджаке, при бабочке и неожиданно шотландском килте, завершая образ грубыми армейскими ботинками на высокой шнуровке. Народ потерял покой и сон, пытаясь выяснить, какая же идеология скрывается за этим внешним видом, что именно пытается доказать Ярослав, игнорируя традиционные мужские брюки и как долго он собирается бегать на лекции в юбке, словно девочка-кокетка.

Яр собирался продолжать, да еще как. Меняя верхнюю часть облачения на футболки-жилетки-свитера, килт он так и оставил неизменным атрибутом собственного образа. В придачу ко всему, в теплые сентябрьские дни этот чудак любил являться в плотной вязаной шапке и закутанным в зимний шарф, а в октябрьские холода приходил в тонкой трикотажной майке, от одного взгляда на которую многих, и меня в том числе, пробирал мороз.

Из уст в уста по потоку ползли разнообразнейшие слухи о его персоне: некоторые говорили, что он — сектант, другие — что напрочь свихнувшийся ролевик, третьи — что просто пижон и выскочка, а четвертые начали называть его модником и светским тусовщиком, мол в прогрессивной среде вообще так принято сейчас, полнейший унисекс и экстравагантность.

На самом деле Яр не был ни тем, ни другим, ни третьим. В какой-то степени он сам затруднялся ответить на вопрос: что же это за человек такой, Ярослав Антоненко? Я поняла это уже после того, как познакомилась с ним поближе на одной из студенческих конференций, куда попала совершенно случайно.

До этого дня мое полное равнодушие распространялась и на самую интересную, закулисную часть студенческой жизни, которая начиналась после звонка с последней пары. За первые два месяца учебы я пропустила абсолютно все яркие мероприятия, проходившие в универе в свободное от занятий время.

Несмотря на то, что в основном нас учили заслуженные профессора-консерваторы, среди педагогов встречались и настоящие энтузиасты, любившие общаться со студентами в неформальном кругу. И недели не проходило, чтобы на доске для информации не появлялось объявление об очередном студенческом клубе, диспуте или дебатах-прениях на громкую тему. Первокурсники обычно воспринимали такие приглашения скептически, но быстро меняли точку зрения, наслушавшись отзывов старших товарищей: "Вот лопухи! Вы сразу сходите, а потом фыркать будете! Там же будет (здесь обычно называлось имя одного из культово-обожаемых преподавателей) Он вам все шаблоны порвет! Если живы после этого останетесь — тогда и поговорим!"

На следующий день народ взволнованно гудел, вспоминая недавние дискуссии и споры, тот тут, то там раздавались взрывы смеха, участники оживленно обсуждали происходящее накануне, иногда продолжая что-то горячо доказывать друг другу. Меня это даже удивляло: среди азартных спорщиков были не только традиционно сознательные соратники нашей Соломии, не пропустившей ни одного собрания, но и обычные разгильдяи-шалопаи, которым, видимо, так "порвало шаблоны", что они на какое-то время забывали о своих вечных шуточках и погоне за симпатичными девицами. Один раз у входа в корпус я заметила Анечку, увлеченно доказывающую свои новые убеждения такой же длинноногой и томновзглядой подруге:

— Нет, ты не права! Женщина — это же не только грудь-глаза-ноги! За рубежом сейчас, между прочим, новый тренд — успешная леди-босс, понимаешь, да? Я вот решила — все, подождет пока замужество! Я буду карьеру делать! Стану, знаешь кем? Светским репортером! Коммунистом! Тьфу ты, колонистом!

— Колумнистом? — вальяжно уточнила подруга, явно не чуждая светской жизни.

— Да! Вот именно — колумнистом! Хотя, на самом деле, не важно, как оно называется, не будь занудой! Главное ведь то, что ты делаешь! Жизнь, понимаешь, это постоянное движение! Это новые цели! Как нам вчера сказали — самое страшное, когда целлюлит не на заднице, а в мозгах! — и Анечка звонко рассмеялась.

— Что, так и сказали — на заднице? — недоверчиво протянула ее блондинистая копия. — Так у вас там и про целлюлит говорят? Про то, как с ним бороться?

— Да-да, и про целлюлит и про многое другое! Вот ты зря не пошла со мной! Там много мальчиков, между прочим, симпатичных было! А сам ведущий клуба… — Анечка восторженно закатила глаза под лоб, — В общем, дура ты, что отказалась! Ты шанс свою жизнь изменить, понимаешь, потеряла! Не то, что я!

Несмотря на немой шок, охвативший меня от Анечкиных слов, я поспешила смешаться с другими студентами, надежно скрывшими меня от ее цепкого взгляда. Становиться еще одним послушно кивающим, словно игрушечный болванчик, слушателем мне не хотелось, а на другой формат разговора наша звезда потока была совершенно неспособна.