— Занято! — с радостью кричали мне дружные парочки, потешаясь над моей недалекостью: надо же, совсем глупая, ну куда она лезет!

"Занято!" "Занято!" — не могу вспомнить, сколько раз я услышала это слово-пощечину, прежде, чем добралась до последней парты, той самой галёрки, где обычно сидят самые отъявленные лоботрясы или белые вороны, с которыми никто не хочет дружить и общаться.

К тому моменту я уже еле держалась на ногах, поэтому то, что меня не отвергли в очередной раз, поняла не сразу. Плюхнувшись на скамью (в младшей школе у нас были старые, "сталинского" образца парты с хлопающими деревянными крышками) я не могла поверить, что мне все-таки удалось сесть. Глаза нестерпимо жгло, а сердце в груди разрывалось от пережитого унижения.

Вот так школа! Вот так начало славного пути! Вот так добрая учительница Таисия Павловна, с нескрываемым удовольствием наблюдавшая, как меня, словно теннисный мячик, пинают от парты к парте, и не подумавшая даже вмешаться и прекратить этот жестокий спектакль.

Ошарашено глядя, как на синюю поверхность стола капают слезы моей обиды, похожие на смешных человечков-клякс, я понимала одно: надо терпеть, надо держаться, чтобы не доставить этим злым детям возможности увидеть, насколько сильно они меня ранили. Когда же между каплями слез внезапно возникла конфета "Каракум" в желто-черной шелестящей обертке, я испуганно отшатнулась.

В том, что это все не к добру, у меня не было ни малейших сомнений.

Я ошибалась. Нерешительно повернувшись к единственному не унизившему меня человеку в классе, я увидела глаза, которых почему-то не заметила, стоя у доски. Черные, обжигающие и очень неласковые, они смотрели на меня сердито, но без брезгливости или чувства превосходства.

— Ну, чего смотришь? Возьми конфету и успокойся, — услышала я сердитый и чуть хрипловатый мальчишеский голос.

Я послушно взяла сладость, недоверчиво разглядываю утешителя: мальчика моего возраста, но с таким сосредоточенным и серьезным выражением на детском лице, что казалось, это взрослый, превращенный в ребенка по прихоти злого волшебника.

— Ну, все? Порядок? Тоже мне… надумала реветь из-за дураков, — пробурчал он, и мне почему-то стало стыдно за свои слезы.

— А как тебя зовут? — спросила я, улыбаясь перепачканными шоколадом губами.

— Марк. Марк Казарин.

— А меня Алеша, — зашептала я, пригнув голову к парте, потому что учительница тут же начала недовольно коситься в нашу сторону.

— Я знаю, — заявил он, по-прежнему глядя исподлобья, и вдруг неожиданно добавил: — Красивое имя.

— Его специально для меня придумали! — не скрывая собственной важности по этому поводу, сообщила я и еще раз улыбнулась ему.

Урок шел своим чередом. Таисия Павловна еще немного поговорила о высоких материях: о важности сегодняшнего дня, о дороге, длиной в десять лет, в конце которой мы станем взрослыми людьми, комсомольцами и строителями коммунизма. О дедушке Ленине, о Великом Октябре, давшем возможность всем детям нашей огромной страны почувствовать себя равными, независимо от происхождения.

— Врет, — упрямо сжав губы, прокомментировал Марк.

— Еще как врет, — подтвердила я, внимательно изучая одноклассников, которые вовсе не считали меня ровней, но, тем не менее, предпочитали делать очень правильные лица, поддакивая учительнице.

Марк понимающе кивнул, и мы, еще раз переглянувшись, вдруг прыснули со смеху, зажимая руками рты, чтобы не привлекать всеобщего внимания.

Еще через пару минут прозвенел звонок, оповещая о конце первого урока.

Сидя за той самой партой, которая снилась мне по ночам последние несколько недель, я чувствовала жгучее разочарование вперемешку с обидой на эту дурацкую школу. В голове вертелась одна только мысль: "Я не хочу здесь быть! Не хочу!"

— Сейчас перемена, — донесся до меня голос соседа по парте, — Не отходи от меня.

Испуганно вздрогнув, я уставилась на него, не понимая, о чем он говорит. И только спустя несколько секунд осознала, что занятие закончено и впереди — целых двадцать минут отдыха, в течение которых мне предстояло оказаться лицом к лицу с новым классом, без присутствия взрослых.

Таисия Павловна, взяв в руки журнал, важно уплыла куда-то, и на душе у меня стало совсем скверно. Я была уверена, что сейчас, именно сейчас все эти избалованные жизнью буржуйчики встанут и плотным кольцом окружат нашу парту, после чего от меня, как от козлика из известной песенки, останутся лишь рожки да ножки.

Возможно, все именно так и случилось, если бы не этот странный мальчик, Марк Казарин. Оценивающе окинув взглядом класс, он вдруг поднялся со своего места и забрался на крышку стола с мрачным и решительным видом. Продолжая так сидеть, скрестив руки на груди, он наблюдал, как одноклассники, помявшись пару минут, потянулись к выходу, изредка оглядываясь и одаривая меня не очень приязненными взглядами. Но подойти к нашей галерке никто не решился.

Я было вздохнула с облегчением, как тут масла в огонь подлил сам Марк, спрыгивая с парты.