80-е годы 20 века. Москва. Героиня – выпускница театрального ВУЗа, поставившая своей целью всего добиваться в жизни самой. «Неравный бой» с действительностью, вызов самой себе и общепринятым нормам «бомонда» стоит ей ударов и шишек – в прямом и переносном смысле.
Но всякий раз, в последнюю роковую секунду, невидимая сила подставляет под нее спасительные «руки». Она – везучая, несмотря на мытарства, и не перестает верить в себя. Лейтмотив повествования – слепая любовь героини к знаменитому артисту, женатому человеку, старше ее на два десятка лет. Пройдут годы, и она напишет: «Чему он меня научил? Любить, ничего не требуя взамен. Смиряться. А самое главное – сохранять достоинство даже в положении, которое можно с полным правом назвать унизительным».
Кто везет – тому везет. Человек может стать востребованным на любом поприще. Главное – оставаться самим собой.
Содержит нецензурную брань.
Глава 1. Белая ворона
Когда я увидела ручку на двери его квартиры, я поняла: это – всё. Ничего не будет. Никогда.
Ручка, красивая, фирменная, аккуратно выглядывала из черной, добротной обивки. Я осторожно потрогала ее – она сидела прочно, на века. На время такие ручки не ставят. Вот и звонок – изысканный, с любовью и намертво посажен. Наверное, из Америки привез. Потрогать звонок я не решилась, боясь, что он испустит вопль вместо меня и некстати.
По ту сторону двери возникали шорохи и сразу стихали под плотной обивкой. Там готовились к Новому Году. Там бегала по коридору маленькая дочка хозяина квартиры. Я никогда не видела его обители, но предполагала, что коридор достаточно широк, так что девочка наверняка ездила по нему на велосипедике.
Вдруг за надежной дверью раздался грохот. Я отскочила к лифту. Вместе со мной отскочили мои иллюзии и попятились в угол, к мусоропроводу.
Ступор длился недолго: нельзя было тратить силы на эмоции. Ведь я намеревалась еще спуститься вниз, чтобы поставить перед этой дверью настоящую, свежую, перебинтованную бечевкой елку, которая, уткнувшись сейчас в угол подъезда, дожидалась своего новогоднего часа, никем не охраняемая. Дверь – на века, а елка моя – на несколько дней, пока не начнет осыпаться. Ну, ладно, куда ее? – у меня в комнате на девяти метрах не поместится. Кроме того, это святое, подарок его детям, я так решила. Можно, конечно, себе оставить. Но я считала, что Новый Год, проведенный в одиночестве, не украсит даже эта зелененькая елочка.
Было 31 декабря – праздничное, сверкающее, суматошное число. Накануне он позвонил:
– Послушай, ты не могла бы где-нибудь достать елку?
– Я?!
– Попробуй! У тебя получится.
В его красивом, навсегда родном голосе не было ничего от просьбы – он знал, что я для него костьми лягу. Но для этого нужно было 31-го рано утром встать и помчаться в неизвестном направлении, потому как елочные базары уже прекратили свое существование.
– Ну, так как, попробуешь? Я днем позвоню, заберу елочку. Заодно шампанского выпьем? Соскучился по тебе, солнышко!
– Ладно, поищу свою пилу. А большую елку надо?
– Ты прелесть! С тебя ростом, плюс-минус…
С меня ростом – это сто шестьдесят пять сантиметров, глаза зеленые, волосы темно-русые.
Когда весной его старшей дочке понадобились кроссовки – предмет тотального дефицита, он озабоченно сказал об этом мне, не зная, что под креслом, на котором он сидит, лежат в коробке новенькие, синие с белым, импортные кроссовки – подарок мне от родителей в день Восьмого марта.
Я заварила тебе чай
И остудила в нем тревоги.
Пока ты был ко мне в дороге,
Мешала ложечкой печаль,
Шептала, добавляя мед,
Как будто заварила зелье:
Побудь со мной до воскресенья!
А если в сторону ведёт –
Тебя, царящего во мне,
Ты не спеши свой трон оставить:
Кто будет так монарха славить
И чествовать на стороне?
Кто будет чашу подносить
С божественным напитком терпким
И кто захочет жизнь коверкать,
Любя тебя – Всея Руси.
– Меня никто так не любил, – сказал он растроганно, поставив чашку на стол. Я верила и не верила – свидетелей истории не существовало: мы были одни в целом мире. Я дочитала стихи до конца, глядя под кресло. Там лежали кроссовки, которые было решено отдать его дочке.
– Какой размер? – спросила я, заранее зная – грядет счастливое совпадение.
– Тридцать семь. Если с носком, то тридцать семь с половиной. Я ей в июле из Америки привезу, но она сейчас просит. А почему ты спрашиваешь?
Если я могла отдать ему свою жизнь, то уж кроссовки его дочке – тем более. В тот вечер я промолчала, а спустя несколько дней, в день его рождения, на служебном входе в театр, где он играл, ему передали сверток. От меня, но анонимно. Еще в детстве мама приучила меня к мысли, что дарить подарки приятнее, чем получать. Я много раз в этом убеждалась, но лишний раз не помешал бы, потому что это действительно приятно. Особенно, когда угадываешь желание именинника. А уж если знаешь про желание наверняка!
С утра я ждала звонка, желая удостовериться в бесспорной маминой правоте и в своем невеликом двадцати трехлетнем опыте. Переживала, что кроссовки не подойдут – тогда не получится ни ему подарка, ни радости дочке.
Звонок всколыхнул застоявшийся воздух ожидания к вечеру, когда предвкушения радости выбились из сил.
– Дочка так рада! Да, подошли! Море восторга. Ты удивительная, добрая, стихи у тебя замечательные! Спасибо тебе! Нет, не заеду. Ну, хорошо, на десять минут попробую.