Несмотря на разницу в сословиях, Джейми дружит с ним, умеет читать и знает, где находится Франция. Псаренок же не умеет читать вовсе, не представляет, где Англия, и лишь смутно догадывается, что Шотландия – это довольно близко от Дугласдейла.

Он знал, что англичане из Англии все равно пришли в Дугласдейл, потому что Джейми в эти дни почти ни о чем больше не говорил, сетуя, что его мать сдалась без боя; а теперь люди Каррика так и роились внутри и снаружи замка Дуглас, а государь Брюс, юный и самоуверенный до кичливости, вежливо взял все в свои руки от имени англичан – хоть сам таковым и не был.

Единственное, в чем Псаренок был уверен в своей жизни, вещь, за которую цеплялся, когда вокруг все кружилось, как желтая листва на свежем ветру, – это его возраст, одиннадцать лет. Он знал это, потому что слыхал, как мать это говорит, и помнил ее голос лучше, чем лицо.

Своего отца Псаренок не помнил, хоть и хранил лохмотья воспоминаний о том, как ковыляет по вспаханной борозде за человеком, причмокивающим губами двум собственным волам, глядя, как лемех плуга вздымает землю волной. И до сих пор чувствовал рыхлую почву между пальцами босых ног, видел кружение птиц, с криком бросавшихся на вскрытых букашек и червей. Его заботой было поспеть к червям первым, чтобы безопасно прикопать их землей, ибо они такие же землепашцы, как и человек. Слышал голос, говоривший это, и думал, что это мог быть его отец, но все это скрылось, кроме момента, когда большущее тятино лицо опустилось до его роста, а ладони с растрескавшейся кожей сжали с обеих сторон его узенькие плечики.

Это произошло через миг после того, как Псаренок прибежал через поля, стиснув в руках котомку из дерюги со шматом вчерашней каши и двумя лепешками. Бежал, как лань, туда, где стоял тятя с волами, гордый их обладанием. Больше ни у кого не было столь ценного достояния.

Батюшка поглядел на него долгим взором, а потом присел на корточки, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Бежавши прытко, аки малый выжлец, – печально проговорил он. – Прытко, аки малый выжлец.

А на следующий день матушка отвела его в замок и предстала перед берне. Теперь Псаренок стыдился, что не может толком вспомнить матушкин лик, зато помнил ее голос и ощущение ее ладони, лежавшей на макушке его причесанной головы.

– Вот, привела его, – поведала она. – Как государь и сказывал, будет бегать прытко, аки выжлецы. Ему шесть.

С той поры были лишь эти камни да псы.

Малк, подручный берне, подсчитывал возраст Псаренка, отмечая его в Свитках вкупе с датами рождения всех борзых и их родословными. Псаренка это не волновало, ибо он даже и не ведал, что Малк может отследить предков каждой борзой на несколько поколений, а Псаренка записал лишь как отпрыска «вилланов» из скопища утлых домишек в двадцати милях от замка.

И уж совсем Псаренок удивился бы, кабы узнал, что у него еще и имя есть – Алейсандир, аки у короля, что свалился с Файфского утеса, низринув всю Шотландию в хаос, в тот самый год, когда родился Псаренок, но тот ни о чем таком и ведать не ведал, будучи Псаренком настолько долго, что другое имя запамятовал напрочь.

– Изыдите, кули дерьма!

Этот голос заставил Псаренка виновато метнуться обратно к конурам; Пряженик отпихивал псов прочь, а позади него потягивался и шумно зевал Червец; из его всклокоченных волос торчала солома. Псаренок почесал место укуса блохи и полуприсел, как обычно при резких шумах и неожиданностях, потому что тяжелая дверь с грохотом распахнулась, впустив холодный свет и студеный воздух.

– Прочь, щенки!

Ненадолго обрисовавшись силуэтом на фоне светлого квадрата двери, пришедший чуть помедлил и ступил внутрь, щелкая собачьим хлыстом; прекрасно знающие его борзые подались назад, но тут же начали тесниться вперед, поджав хвосты, ласкаясь и поскуливая.

Берне Филиппу пришлось сгорбиться, чтобы не задеть низкую кровлю, хоть он и был невысок ростом. Он надел кожаный жилет, чтобы защитить простой перепачканный балахон, тоже надетый дабы псы не замарали его светло-серый полукафтан. На губах у него играла обыкновенная кислая ухмылка, щетинившая его подстриженную черную бородку.

– Ну же, ну же, пошевеливайтесь, – проворчал он. – Надо дело сделать. Где Пряженик?

Пряженик пробрался вперед, обирая с себя солому и протирая слипающиеся со сна глаза. И отвесил поклон, чуть ли не с насмешкой продемонстрировав свои скудные познания французского:

– A votre service, berner Philippe [5] .

Филипп поглядел на него, сдвинув брови чуть строже. Сорванец становится дерзким не по чину. Спускать такое нельзя. Он пощупал языком обломок зуба, а потом, выдавив улыбку, потрепал мальчонку по щеке.

– Ах, барчонок, – беспечно вымолвил он. – Какие манеры, а?

Остальные глядели, как он ласкает Пряженика, будто пса, ущипнув за подбородок и почесывая за ухом; это стало такой же частью утреннего ритуала, как побудка, ибо Пряженик был любимчиком берне.

Под началом берне Филиппа шестеро выжлятников. Вкупе с шестью пикерами – охотниками – они считали, что именно они истинные Апостолы Дугласа, а вовсе не напыщенные воины таким же числом. Коли это так, то берне Филипп – Святой Петр, Сивый Тэм [6] , головной piqueur, – Иаков, брат Иисусов, государыня Элинор – сама Непорочная Дева, а Смелый – Христос во плоти.