– Убью сволочь…

И напугался собственных слов, косясь на бабку. Но та почему-то молчала.

К счастью, Кузьмы в деревне не оказалось – арестовали. Стены в доме – как в угольной шахте. Обугленный шкаф лежит у ворот в сугробе, горелые вещи валяются возле ворот.

На этот раз попал Кузьма за решетку на целых пять лет. От него, помнится, приходили письма. «Здравствуй, дорогая Анюта. В первых строках своего небольшого письма спешу сообщить, что жизнь моя идет без изменений… И скоро надеюсь попасть на стройки народного хозяйства – на «химию», условно-досрочно…»

Слава богу, всё это в прошлом. Ножовкин добрался до последнего лога и на другой стороне увидел дядюшкин дом. Та же высокая крыша – под железом и суриком, те же наличники на окнах, то же крыльцо по фасаду и створки глухих ворот, а также черемуха перед окнами – за оградой.

Маменькин муж между тем не выходил из головы. Отбыв свое, дядя Кузя, по словам матери, уехал куда-то, однако потом появился в Моряковке наездом и даже ходил возле дома.

Оп-па! Если ходил, так не он ли пустил «петуха» среди ночи – с его-то опытом поджигателя?»

На этот раз причину пожара списали на кирпичную трубу – щели, прогар и тому подобное. Инспектор подобрался к трубе по дымящимся углям и обвалил ее в довершение.

Мать потом говорила, вспоминая историю:

– Сказали, что так и надо – трубу свалить после пожара…

Довод для ненормальных. И снова подумалось про Кузьму. Жив, вероятно, подлюга. Вот бы спросить у кого – как поджигалось, как бежалось картофельной ботвой в сентябре шестьдесят второго?..

Ножовкин закурил у крыльца и стоял теперь, наслаждаясь моментом. Войти всегда можно успеть, а вот такого момента может не быть. Однако за дверью раздался шорох, и на крыльцо выскочил дядя. Он нисколько не изменился. Даже лысина оказалась тех же размеров.

– А чё не заходишь? – спросил он обыденным голосом.

– Да вот, курю.

Ножовкин поднялся на крыльцо, они обнялись.

– Здравствуй, мой Лёлька.

– Айда, а то лысина простынет, хе-хе…

Дядя прикрыл блестящую голову широкой ладонью.

В прихожей Ножовкин разулся, повесил куртку и стал оглядывать стены: всё вроде то же, да немного не то. Навалено. Вещи какие-то по углам… Может, бабкины. Ведь только что переехала…

– Бабуля! – позвал он старуху.

– А-а, – донеслось из спальни.

– Это я! Внучок твой приехал!

Он прошел в комнату. Бабушка сидела на кровати и улыбалась, глядя на внука.

– Сережа, – она собралась подняться, однако Ножовкин опередил, сел рядом, обнял за плечи, поцеловал в щеку.

– Как ты, бабуля?

Старушка теребила руками подол халата:

– Вот я теперь какая… Зубов совсем нету…

– Помнишь, мы в бондарках с тобой убирались? Посадишь меня в кошевку и везешь, а я потом стружками играю, чурочками…

Бабка обрадовалась:

– Всё помнишь?

– До капли.

– И я помню…

Глаза мокро блеснули у нее.

– Не плачь, бабуля. Все старимся…

– Все, – согласилась она и сразу добавила: – А умирать-то не охота….

Они помолчали.

– Я тебе шоколадку принес, – вспомнил Ножовкин.

– Зубов нету…

– Ее не надо грызть. Отломил – и в рот.

– Ну, ладно тогда…

Ножовкин вынул из кармана плитку, положил бабушке в руку и вышел на кухню.

Кутузов, склонившись над ведром, чистил картошку.

– А где супруга?

– К брату поехала – картошку докапывать…

Ножовкин присел к столу. Дядя убрал очистки, достал из буфета пару стопок. Тем временем бабушка вышла из спальни, присела возле печи на низенький стульчик. Сидит и поглядывает – то на одного, то на другого. Слушает разговор. Слова в разговор вставляет. Выходит, дела у нее не так плохи.

Дядя с племянником выпили, начался промеж них разговор – когда приехал, с кем приехал, надолго ли, как дети и, главное, какая там жизнь – на Волге.

Ножовкин тихонько рассказывал. Потом вспомнил про мать, заговорил про ремонт дома. И посмотрел с надеждой дяде в глаза:

– Карась сделал – и ей охота. Может, поможешь?

– Не-е-е… – Губы у дяди сплющились. – Ни под каким градусом. Она меня знает. Зачем она туда пошла после пожара… Надо было хороший дом купить – и жила бы!

– Понятно, меж вами кошка давно пробежала…

– Эта, что ли? – дядя нагнулся, подхватил с пола кошку, погладил по голове. – Машка, ты бегала?

– Я серьезно.