Чаплин лизал ей лицо и руки. Она уворачивалась и закрывалась, но это была их общая игра, еще с детства, и пес только усиливал свои ласки в ответ на увертывания девочки. Она вспомнила, как он еще щенком вылизывал ноги отцу. Этот фрагмент часто всплывал у нее в памяти, вызывая пульсирующее отвращение. Животное хлюпало и заходилось в чавкающих звуках, работая языком, на секунду отрываясь, заглядывало мужчине в глаза и снова в упоении принималось лизать. Отчего, почему зверь так любил этого человека? Эта глуповатая собачья преданность раздражала ее. Пес служил отцу, невзирая на воспитательные побои, пренебрежение и грубость. Крис вновь испытала подступающую тошноту, как случалось каждый раз, когда она вспоминала эту сцену.

От мыслей оторвал ее гул приближающегося поезда. Она резко поднялась на ноги и пошла в сторону перрона. Чаплин еще вынюхивал что-то у корней, помогал себе лапами, потом замер и уставился вслед хозяйке. Девочка шла, не оглядываясь. Животное беззаботно побежало за удаляющейся фигурой, но трос натянулся и веревка скрипнула о влажный ствол. Он еще раз дернул поводок. Из-за поворота появился шумный и стремительный состав, Крис припустила уже бегом. Чаплин рванул веревку что было сил. Ему хотелось залаять, но получалось только скулить, вся шея его стала стальной от неимоверного напряжения. Немного отступив назад и ослабив сопротивление со сдерживающей его привязью, он завыл.

Крис заскочила в электричку и села на свободную лавку. Деревья монотонно проносились за окном, их величавые ритмы слились в однообразное полотно. Она закрыла глаза, но не могла расслабиться. В ушах стоял отголосок собачьего лая. Он был как яркий свет, что отпечатывается на сетчатке глаза после долгого пребывания в темноте. Застрял в ушах, во всей голове целиком. Слившись с мерным постукиванием колес, он укоризненно донимал ее, сопровождая на всем продолжении пути.

Поезд скрылся из вида, а Чаплин продолжал громко и как-то механически издавать звуки, словно заведенная ключиком игрушка: «ав-ав»; они были в одной тональности, отрывистыми и безликими, и он еще долго не мог перестать, пока совсем не осип.

Анна Павловна зашла в квартиру, шумно вздохнула и, бросив сумку в угол, стала стягивать обувь. Она по привычке снимала один штиблет о другой, прислонившись к стене.

– Крииис, ты уже домааа? – прокричала она, растягивая гласные.

Ответа не последовало, и женщина глянула на полку для обуви. На своем привычном месте стояли ботинки дочери, только потемневшие и принявшие коричневато-рыжий оттенок. Мать дотронулась до обуви и только тогда поняла, что та вымокла насквозь.

– Чапа, Чапа, Чапуша, где ты, малыш? – она прошла в квартиру. Все вокруг было таким же, но каким-то другим. Женщина любила, когда ее встречал их слюнявый мальчик, радостно и неуклюже виляя хвостом, как дубиной, взад-вперед.

Мать несколько раз пробежалась по всем комнатам, машинально открывая и закрывая двери, потом снова оказалась в коридоре и глянула на крючок, где обыкновенно висел собачий поводок. Там было пусто. Анна Павловна постучала в комнату Кристины и, не дожидаясь ответа, вошла.

– Где Чаплин? – спросила мама встревоженно, но, видя расслабленность дочери, немного успокоилась.

Кристина лежала на своей кровати и слушала музыку, уставившись в потолок. Лицо ее не выражало никаких эмоций. Увидев мать, она вытащила из уха наушник и приподнялась на локтях. По вопросительному лицу дочери женщина поняла, что та не услышала ее вопроса. Она повторила:

– Где Чапа?

– Мам, ты только не волнуйся, он убежал.

– Как убежал? Как убежал? – произнесла она сначала тихо и сразу же чуть громче: – Где убежал? Как убежал? Он не мог, – мама захлебывалась словами, перебивая саму себя.

– На даче убежал. Ты же знаешь, как он помешан на кошках. Я не удержала, он понесся. Я думала, он вернется, все там облазила, ноги промочила в смерть. Я не знала, что делать, и поэтому поехала домой.

– Почему ты не позвонила? – Анна Павловна присела на край кровати и стала говорить что-то себе под нос. – Надо позвонить Старостиным, они там живут безвылазно, пусть посмотрят, он же должен вернуться. А мы, мы сейчас распечатаем его фотографию, развесим по всему садоводству и в округе. Надо написать, чтоб его не боялись, он же добрый, никого не тронет. Как же ему сейчас страшно. Я поеду, прямо сейчас поищу его. Не мог же он далеко. Ну как так, как так?

Анна Павловна ушла, а Крис повернулась на бок и снова вставила в ухо наушник. День этот казался бесконечным. Мама уехала на дачу, ее не было несколько часов или больше. Вернулась она обреченная и растерянная. Конечно же, без собаки. Крис было жалко ее, но не так чтобы очень. Ей всегда казалось, что мама все делает напоказ. Ее истинные чувства никогда не были понятны. Когда пропал отец, Крис было девять, и это был ад. Его так и не нашли. Мать лезла на стену. Через какое-то время машину папы обнаружили на обочине в лесополосе, а его самого нет. Вся та куча дядей Миш, Сереж и Славиков, что толпились у них в гостях днями и ночами, папиных корешей, быстро рассосалась. Они еще появлялись первую неделю, эпизодически, били себя в грудь и обещали позаботиться о них с мамой, да так и пропали. Остался только дядя Юра, ну, как остался. С концами остался. Поселился в маминой комнате, стал ездить на папиной тачке, и только Чаплин никак не подпускал его к себе. Мама смеялась и приговаривала: «Вот упертый однолюб, ну ты, Юр, не обижайся на пса, он нашего папу очень любил», – и тут же хлюпала носом, закрывала глаза и чуть поворачивала в сторону свое красивое лицо. Потому Крис не знала, на самом ли деле мама в печали и насколько эта печаль глубока, так как не научилась этого различать. Тогда, в ее девять, с высоты почти полутораметрового роста ей казалось, что если бы мать и правда так уж сильно страдала, то не пришел бы дядя Юра жить в их дом вместо папы. С другой стороны, может, Анна Павловна просто умела быстро успокаиваться. В общем, мать она любила и не делала по поводу всего этого никаких особенных выводов. Просто не могла жалеть ее теперь слишком сильно из-за пропажи Чаплина. Знала, что та быстро придет в норму.