Огромные лампы горели перед ярко начищенными отражателями, наполняя похожую на пещеру комнату светом, который одинаково ярко осветит обоих соперников. Все члены Ордена, за исключением тех, кто как, например, братья-привратники, был занят неотложной работой, собрались посмотреть на поединок. Рыцари, оруженосцы, простые братья – все теснились на деревянных скамьях, поставленных амфитеатром вдоль длинных стен зала, море зеленых накидок и плащей бурлило, волновалось, то и дело по нему пробегал шепот. Сэр Чарроу оглядел ряды, взгляд его карих глаз потяжелел, когда он заметил группу, расположившуюся в центре двух нижних скамей у западной стены. Главными в этой группе были сэр Йорхус и сэр Адискель, и на них, по правде говоря, сэр Чарроу был зол гораздо больше, чем на Вейжона.

Вейжон – просто избалованный, самовлюбленный мальчишка. Его отцу следовало бы больше времени уделять воспитанию своего отпрыска вместо того, чтобы портить его подарками и забивать ему голову всей этой чепухой об исключительности их родословной. Но дело уже сделано, и теперь придется расплачиваться. Йорхус же и Адискель были старшими членами Ордена, обоим было под сорок, оба они неплохо служили Томанаку в походах. Это накладывает на них определенные обязательства – не в последнюю очередь подавать пример послушникам. Но они были так же раздражены появлением градани, как и Вейжон, хотя, в отличие от него, не заявляли об этом вслух.

В любом случае эта пара была гораздо опаснее для Базела, чем Вейжон. Сэр Чарроу понял это слишком поздно и не знал, осознает ли это сам градани.

В Ордене Томанака было гораздо меньше интриг и тайной борьбы, чем в других рыцарских орденах, но теперь существование недовольных, собравшихся вокруг Йорхуса и Адискеля, обозначило для сэра Чарроу проблему, о которой он раньше даже не подозревал. Проблему, которая может больно ударить по дому в Белхадане. Рыцари-командующие не были настолько заносчивы, чтобы рассматривать появление избранника-градани как личное оскорбление. Но они, как и Вейжон, ощущали себя преданными, потому что были настоящими фанатиками, ненавидевшими градани, а сэр Чарроу прежде даже и не догадывался об этом.

Теперь, когда его глаза наконец открылись, он не понимал, как мог не замечать этого раньше. Может быть, все развивалось так постепенно, что никто бы не смог ничего заметить, а может быть, он просто не хотел замечать. Теперь причины не имеют значения. Имеет значение только то, что это уже произошло… и то, что Орден Томанака просто не может допустить фанатизма, который культивировали многие другие религиозные ордена. Приверженность Ордена к правде и к тому, чтобы судить по справедливости, должна сохраниться навсегда. Именно поэтому Йорхус и Адискель так опасны. Они не заявили о своем недовольстве открыто, как это сделал Вейжон. Наоборот, они использовали внешне безобидные слова, слова, которые, как был уверен сэр Чарроу, были выбраны не случайно, чтобы исподтишка посеять недоверие к Базелу.

На фоне кипящей ярости Вейжона их слова звучали еще более разумно. У сэра Чарроу зародилось мрачное подозрение, что более опытные рыцари намеренно раздували злобу Вейжона. Их желание скрытно манипулировать другими во имя собственных предрассудков делало их и полдесятка их единомышленников настоящей проказой, разъедавшей самое сердце Ордена. Они противились принятому в Ордене правилу открыто высказывать свои мысли, тщательно рассматривать факты, прежде чем вынести суждение, и на Чарроу нахлынула новая волна беспокойства, когда он задумался, как будет разрешать возникшую проблему. А разрешать ее непременно придется: Орден Томанака никогда не возглавляли люди, отлынивающие от своих обязанностей. Но сэр Чарроу был достаточно честен с собой, чтобы признать – ему страшно приступать к этой борьбе.

«Конечно, я займусь этим, – нетерпеливо сказал он самому себе. – Только сумасшедший стал бы уклоняться, видя, как растет неблагополучие внутри Ордена. По крайней мере, теперь я вижу, с чем мне предстоит бороться, и этим я обязан Томанаку… и Базелу».

Он усмехнулся. В Ордене знали истории, повествующие о том, что избранники обладают способностью указывать на то главное, что до поры до времени было скрыто от глаз людей, для этого они и появляются тогда, когда их меньше всего ожидают. Правда, Чарроу сомневался, что Базел Бахнаксон смог бы посмотреть на себя с такой точки зрения. Невольная улыбка сошла с лица рыцаря, он вздрогнул, вспомнив взгляд Конокрада и его леденящее кровь обещание показать Вейжону, «что такое градани».

Несмотря на все недостатки рыцаря-послушника, а Томанак знает, как их много, сэр Чарроу любил его. Иногда он даже думал, что его любовь мешает молодому рыцарю искоренять дурные черты своего характера. Вдруг он, Чарроу, не нашел правильного подхода к воспитаннику? Может быть, он упустил момент, когда надо было вбить хоть каплю здравого смысла в эту красивую золотоволосую голову вместо того, чтобы продолжать указывать Вейжону правильный путь? Но в этом юноше что-то было, Чарроу заметил это с самой первой их встречи. В нем действительно жила настоящая сила, скрытая под маской чрезмерной вежливости и высокомерия. Чарроу хотел сохранить эту силу, пробудить спящие в Вейжоне задатки, научить его использовать их, но, наверное, он слишком долго выжидал, пытался залатать отдельные прорехи в дырявой лодке вместо того, чтобы пройтись по ней молотом железной дисциплины, увидеть, настолько ли она крепка, чтобы выдержать эти удары. Возможно…

Ход его мыслей прервался, когда Базел с Брандарком вышли из двери в северной стене. Кровавый Меч казался взволнованным, словно он не был уверен в исходе поединка и его последствиях, зато лицо Базела казалось лицом статуи, изваянной из железа. Оно абсолютно ничего не выражало, когда он остановился, держа шлем надетым на согнутую правую руку, а треугольный щит – в левой. Рукоять меча выглядывала у него из-за спины, и даже Йорхус с Адискелем и их сторонники умолкли, когда градани застыл, освещенный лампами.