А духовой оркестр все больше входил в азарт. Воздух звенел. В желтом, как опилки, песке возились голенькие дети. Мальчишки пытались поднять в воздух воздушного змея. Змей упрямился. Он, как живой, шевелил длинным хвостом, но только его отпускали, тут же втыкался носом в песок. Девочки, взявшись за руки, водили хоровод. Умирающая цикада юлой вертелась на месте. Тщетно взмахивала прозрачными крылышками, показывая розоватые подмышки...

Если это был сон, то ярче яви, если же явь, то лучше б не видеть ее... Обрывки сна мешались с картинами, порожденными напуганным мозгом.

– Неужели вы не испугались и не постыдились хотя бы? Ведь вы были не

одни!
– Элисо не могла скрыть удивления.

– Что ты привязалась, Элисо? Сколько твердить одно и то же? Конечно, мы боялись, - с наивным простодушием призналась Лизико.
– Ведь все, кроме свекрови, были там... Моя свекровь не очень-то жалует Квишхети... Лопоухий Григол с Антоном загружали машину. Тетушку Тасо носило по дому, попробуй уследи. Железный лежал в гамаке... Но я больше не принадлежала себе... Я же уже говорила!
– вдруг раздраженно прерывает она себя. Может быть, ей стало стыдно своих слов, но она все-таки продолжила, на этот раз подчеркнуто патетично: - Мы уже слепо, без слов исполняли волю высших сил...

– Бесстыжая! Бесстыжая!
– прерывает ее Элисо, поскольку всем существом чувствует, как ее мужа душит едва сдерживаемая ярость, как наглость и бесстыдство дочери сгибают и топчут его.
– Не верь ей, Элизбар! Умоляю! обернулась она к

мужу.
– Она все врет. Меня хочет свести с ума, мне разрывает сердце. Со мной сводит счеты... До сих пор не может простить... "Мать моя была жива, когда ты с отцом начала шуры-муры", - слышишь? Но ты-то ведь знаешь, Элизбар! Ты же все знаешь! Один только мой несчастный муж видел, что творилось в моем сердце, вот причина его инсульта. Я уплывала далеко в море и, когда вокруг была только вода, кричала, как сумасшедшая - "Элизбар, Элизбар, Элиа-а-а!.." Но хочешь - обижайся, хочешь - нет, а правда должна быть сказана, хотя бы здесь, за границей... То, что отец твой вспахал и взлелеял, Кашели втоптали в грязь... Тебе бы предпочесть кашелиевским люстрам восковую свечечку в махонькой келейке, где мы с тобой, как две монашки, варились летними ночами в общем поту... Неужели забыла?

– Нет, я помню, - раздумчиво сказала Лизико.
– Каждую ночь я хотела задушить тебя... Положить на лицо подушку и навалиться, пока не задохнешься...

– Ты слышишь, что она говорит!
– Элисо, негодуя, обратилась к Элизбару.
– Большое спасибо! Ничего другого я от тебя и не заслуживаю, опять обернулась к Лизико, но тут же закрыла лицо руками и разрыдалась. Соломенная шляпка съехала набок, но она этого не замечала.

– Чего ревешь? Ты-то чего ревешь, дура! Что вам от меня надо? Или моей смерти хотите?!
– крикнула Лизико.

– Видишь, что с твоей дочкой!
– Элисо опять обратилась к Элизбару; ей трудно было говорить, но она пересилила себя.
– Сделай же что-нибудь. Помоги, пока еще можно... Ты же отец... Жалко ее, Элизбар. Ведь мы сами виноваты... Не смогли воспитать... ничему не научили...

– Как не научили? Все, что знаю, - от вас, - засмеялась Лизико.

– Когда тебя полюбила, знаешь, кому первым делом открылась? Мужу! продолжала Элисо.
– Сказать мой самый страшный сон? Муку мою сказать? Как будто муж жив, а я, вместо того чтобы обрадоваться, в ужасе не знаю, как ему дать понять, не оживай, дескать, я не хочу...

– Ох, ну ты и чертовка! До чего лукава!
– опять насмешничает Лизико.

– Чертей среди Кашели поищи!
– злится Элисо. Поправляет шляпку, тыльной стороной ладони вытирает глаза и обычным голосом продолжает: - Между прочим, ты не случайно сравнила своего отца с Эдипом. Хотя с Эдипом, пожалуй, больше общего у тебя. Правда, он не ведал, что творил, и все-таки выколол себе глаза, ты же прекрасно знаешь и разве что нам пытаешься отвести глаза, ослепить своей бездумной свободой...

– Что тебе, Элисо? Что вам от меня надо?! Я вас всех ненавижу!! крикнула Лизико.

– Элизбар, Элизбар, Элиааа, - опять заплакала Элисо.

– Прекратите!
– велел Элизбар и царственно ударил копьем о пол. Прекратите!
– повторил он мягче.
– Незачем нам удивлять чужестранцев, чтобы о нас говорили...

– Я никого не стыжусь, пусть говорят, что хотят, - заупрямилась Лизико.

– Элизбар, Элизбар, Элиааа, - продолжала хныкать Элисо.

– Элисо, Элисо, Элисочка, - смягчился над ней Элизбар, - Ты-то меня знаешь... Такой уж уродился - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хоть ты не покидай меня в минуту испытаний.

– Что что что я ей сделала, Элизбар, как как как дочь люблю и даже даже больше или тебя тебя как оставить? Знаешь, что говорит мне твоя покойная жена?.. Она поддерживает меня, подбадривает... какая же ты, говорит, молодчина... А если поки поки покину тебя, не простит... плюнет на меня и проклянет...
– всхлипывала Элисо.

– Ты все подаешь в выгодном для тебя свете. Подгоняешь по мерке. Это называется уменье кройки и шитья.
– сказала Лизико и крутанулась перед

зеркалом.
– Ой, я, кажется, на что-то села! Посмотрите на мои штаны!