– Шо? Хто?! – изумилась тётка.

– Отец НЭПа, говорю. Вождь всех времён и народов. Владимир Ильич Ленин. Слыхали? Не представлял даже, что дети пролетариата не доедают, не допивают, денег копят на несчастные купальники, и то – не хватает!

– ?!

В результате глумления и торговли прекрасные польские «клеточки» были приобретены на 5 рублей дешевле. То есть Лере ещё и на чёрные коопперативные колготки хватило. Правда, качество – сомнительное, но тут уж – или цвет, или качество. Домой возвращались в приподнятом настроении, а у меня в душе теплилась робкая надежда. Вдруг, и мне удастся выклянчить у отца деньги на купальник. Ведь удача сегодня с нами!

Час спустя поняла: надежда хоть и последней, но всё же умирает.

– Не дам, – сказал отец, как обухом хватил.

– Денег нет? – упавшим голосом уточнила я.

– Есть. Но на такую дребедень не дам! За два паршивых куска тряпки – целое состояние? Спятила?

Не смотря на отчаяние, схватившее меня за горло, я открыла рот, чтобы умолять отца, но тут заметила полную пепельницу. Поссорился с мачехой, поняла я. С Галиной Михайловной. Вот почему хмур, груб и скурил пачку «Примы». И собирается поехать помириться, видимо. Значит вот на что понадобятся деньги: на букеты-кофеты, шампанское, а тут дочь со своей ерундой!

Я сжала кулаки. Никогда ничего не просила: ни обновок, ни вкусностей. Превратилась с помощью подруг в портняжку, перешивая одежду, которая осталась от мамы, в модный прикид. Сдавала бутылки и, чего греха таить, шарила по карманам отцовского пиджака, если папа был пьян. Больше 50 копеек никогда не брала – стыдно – чтобы просто сходить в кино или купить коржик. Давилась гороховой кашей, а ливерная колбаса считалась роскошью. Ну, и что? Переживём, думала я. Пока однажды Галина Михайловна в пылу хвастовства не стала учить меня жизни и тому, как надо вертеть мужчинами: «даже отец твой не жалеет денег на хороший коньяк для любимой женщины!». А я в это время ковыряла ложкой ненавистный горох… И теперь отцу жалко для меня денег!

Обида распустилась в душе, словно капюшон кобры. Мне пятнадцать лет. Я так хочу приличный купальник, чтобы не стесняться на пляже ребят. Мне хватит его лет на пять, а спиртного?!

И я закричала на отца.

– Да как ты смеешь, сопля?! – он сграбастал меня за грудки. Майка треснула.

– Смею, – я вжала голову в плечи, но остановиться уже не могла, – ты даже трусов мне не покупал никогда, люди отдавали! С барского плеча! А ты?! На коньяк найдёшь, не будешь говорить, что денег нет! Я попросила раз в жизни!

Отец не дослушал и со злостью вытолкал меня из кухни. Я больно ударилась о дверной косяк и заплакала. Но не от физической боли – от душевной. Так отвратительно и мерзко было от себя самой, от поведения папы. Через пять минут он вбежал в комнату:

– На, подавись! – он скомкал и бросил фиолетовую бумажку на пол.

«Вечером я рассматривала кружочки и полосочки, прижимала груди. Что ж. Я купила их. Но какой ценой?Я была не права, я знаю. Утешает одно, что папа – тоже, хоть это и не должно быть оправданием моего гладкого поступка. Только я поняла, что неправильно веду себя, а он – нет. И обиженный ушёл на дежурство, а я… Из-за своего ослиного упрямства, я не сказала ему «прости». И теперь не могу. Такой дурацкий характер: если сразу не извинилась, потом хоть кто на голове теши. Не знаю, как другим, а мне просить прощения трудно. Даже, если не права. Особенно, если не права.

Вчера вообще был день – оторви да выбрось. Неприятности наперегонки бежали, как на соревнованиях, ей-богу, какая быстрей прискачет и настроение испортит.

После ссоры с отцом (кстати, где его носит, Дневник? Я жду, жду. Уж давно с суток должен прийти, волнуйся теперь) позвонил брат. Конечно, Машка выхватила у него трубку, требуя ответов. Я выкручивалась, словно уж на сковородке, мямлила, но так и не призналась, что осталась в десятый класс. Трус, аж противно! Потом уговорила себя, что такие вещи надо лично рассказывать, вот приедут они в августе, и тогда расскажу. Ещё и надерзила Машке в конце. Она мне снова за подарок напомнила. Мол, если поступлю в технарь, ходить мне в обновках, а так – не видать, как своих ушей. Я разозлилась, Дневник! Да и не надо, говорю. Достала. Обойдусь без них, не в первой. И пропела ей: «Мне стали слишком малы твои тёртые джинсы. Нас так долго учили любить твои запретные плоды. Гуд-бай Америка – о!». Машка отключилась, а я – неблагодарная. Все хотят мне добра, а я себе – нет. Я, такая, мимо пробегала.

Думаешь, это конец? Неа. Я ж таки вспомнила, что у меня ещё одна подруга есть, кроме Алинки. Ника! Каждый день собиралась к ней зайти, и всё некогда. Конечно, то экзамены, то гульки. На самом деле – просто забыла. А вчера явилась, и сюрприз: Ника уехала. И, вот человечище, записку мне оставила! Настоящий друг, не то, что некоторые. Знаешь, как муторно на душе было? Почему все меня прощают, понимают? Человек-то я так себе. Плохонький на поверку оказываюсь…

21-00.

Фух, помирились с папкой! Блин, я места себе не находила, а он поехал к НЕЙ. К Галине Михайловне. Унитаз чинить. Папа говорит, что она – его крест, наказание за маму. Да нет же! Она – НАШ крест, чего уж там. А мама… там, высоко, я думаю она простила отца, и давно.

И теперь можно о хорошем, о колхозе. Колхоз, о! Снимаем шляпу! Колхоз – это не просто зачтённая трудовая практика, это отлично проведенное время вдали от предков, замечательный способ заработать денег на личные нужды, веселые проделки, дискотеки, новые знакомства с учениками из других школ, возможно романы. Одним словом, колхоз! Мне он просто необходим! Скорей бы. Ой, и не надо мне тут про гороховые зёрна: