Шрифт:
А Пулат мне нравился, хотя и моя бабушка, и наши соседи называли его хулиганом. Как, впрочем, и всех, кто играл на улице в ошички [15] и лянгу [16] , стрелял из рогатки, катал крючком железный обруч от бочки и носился по асфальту на грохочущем самодельном самокате с колёсами из подшипников. На самом деле Пулат был добрым и справедливым парнем. Меня он всегда защищал от уличной шпаны. И я был благодарен и привязан к нему. Как к старшему брату. Хотя почему-то стеснялся этого.
15
Ошички – до восьмидесятых годов прошлого века – любимая игра ташкентских детей. То же, что и бабки, где биты и фигурки, которые бьют, делаются из костей коленных суставов животных. Сегодня эта игра уже забыта.
16
Лянга – игрушка из клока овечьей шкуры, с пришитым свинцовым грузом. Лянгу подбрасывают внешней и внутренней стороной стопы. Кто эффектнее и больше раз подбросит, тот и выиграл. Игра «лянга» аналогично китайской игре «jianzi», что означает «хромой» (игроки, переутомлённые игрой в лянгу, начинали прихрамывать). Это же значение имеет персидскогое слово «lang» – возможно, название «лянга» произошло от него.
Для жонглирования лянгой навыки требовались поистине акробатические. А сколько необыкновенных слов надо было знать, играя в лянгу! Не говоря о том, что надо было уметь делать фигуры жонглирования, которые обозначали эти слова. Играть толком я так и не научился, но своё восхищение мастерством звёзд лянги забыть не могу.
«Виси», «пары» – прямые и кривые, «люры», «кайчи» – какие слова! В особый восторг меня приводило звучание ташкентского названия одной из фигур – «джянджи» (не от китайского ли «jianzi»?). Надо было уметь произносить его так, чтобы не насмешить старожилов уличных игр. Звук «дж» должен быть слитным – таким, как в аутентичном узбекском произношении слов «джигар» или «джаляб».
В английском языке так произносят букву j – как [d]: jacket, joy, jingle…
А джянджи – это… джянджи!
Кстати: джигар – это баранья печень, из которой делают вкуснейший шашлык с курдюком (думбой), а джаляб – так обзывают гулящих женщин.
В лянгу играют и сейчас – недавно, хотя и под другим названием, эта игра стала модным увлечением в европейских городах и, в частности, в Москве.
Миша заезжал на Гоголевскую всё реже. А потом и вовсе пропал. Дети нашей улицы вырастали. В моду входили новые игрушки – не кустарные, а фабричные. Бизнес бродячих торговцев в нашем городе незаметно и тихо умирал. Ещё раз Мишу я увидел, когда заканчивал в шестой класс.
Было самое начало июня – конец учебного года. Трава уже пожухла. Доцветали вонючки – айлантусы. Пахли они в этот период по – особенному терпко. Тротуары были засыпаны их мелкими цветочками, похожими на опилки. Горьковатый, блаженный аромат начинающихся каникул стоял над городом. Для меня наступала дивная пора беззаботного ташкентского лета. Я зашёл к Пулату во двор и сразу увидел знакомую повозку. Из – под неё торчали босые ноги лежащего на расстеленном тряпье человека.
– Похуил заехал, – объяснил Пулат. – Опия накурился и спит. Ишака и паспорт у него украли… Ахмок! [17] И не выгонишь его. Жалко – земляк всё – таки… Плохо ему – дома у него нет.
Ноги человека под повозкой еле заметно вздрагивали. Как лапы у спящей собаки.
– Отец узнает, что пустил, – убьёт, – вздохнул Пулат.
По части опия я уже был просвещён. В Большой Советской Энциклопедии я часто рассматривал репродукцию картины Верещагина «Опиумоеды». Люди на ней были, как живые – я любил эту картину и, одновременно, боялся. Иногда мне становилось так страшно, что, едва заметив в томе эту репродукцию под тонкой «папиросной» бумагой, я сразу же перелистывал страницу с ней. Позже, увидев авторскую копию в ташкентском музее искусств, я долго ходил вокруг, не решаясь подойти ближе. Природу этой боязни я и сегодня объяснить не могу. Несколько фигур сидящих оборванных курильщиков – что в этом ужасного? Но дрожь и холодок по спине помню отчётливо.
17
Ахмок – по-узбекски «дурак».
Впервые эту картину показал мне дед. Комментарий его был коротким: «Будешь курить – станешь таким же». Я глянул – и понял, что обречён.
С тех пор курильщиков я сторонился, но был уверен: этой участи мне не избежать. Любопытство обычно пересиливало страх, и я листал страницы энциклопедии обратно – к репродукции и вновь разглядывал опиумоедов, как своё будущее.
Сейчас я стоял перед повозкой, и мне было интересно – стал ли похож Миша на верещагинских курильщиков. Обошёл вокруг и заглянул под неё.
Он был совсем не страшный, только отросла щетина на кадыке и поседели ресницы на левом глазу. Халат совсем оборвался… Я опять почувствовал странный запах – смесь зоопарка и сладкого дыма. Похуил спал, шевеля губами и веками. По щеке его ползала муха…
После этого случая Миша перестал появляться на нашей улице. Скоро я уже и забыл про него. Ещё бы! Впереди – целое лето без школы. Беззаботное и нескончаемое.
Конец лета я воспринимал как конец жизни…
В августе с тоской считал последние дни и часы летних каникул. День казни лета назывался «первое сентября». Меня ожидали школьная муштра и осенняя хандра. Но… наступал сентябрь – и похороны лета неожиданно отменялись. Становилось ясно, что жизнь продолжается. Потому что ну никакой климатической разницы между тридцатым августа и первым сентября не заметно. Даже деревья, вроде, зеленее, и погода жарче. И на календарь теперь можно больше не смотреть – не считать оставшиеся дни.
С уроков можно вообще сбежать – учителя ещё не свирепствуют, – и пойти поиграть в бадминтон на площадках «моржатника» напротив парка Гагарина. По – прежнему можно купаться в быстротекущем Анхоре – вода даже теплее и прозрачней, чем летом.
Машин почти нет – и вечером, после купания, так здорово брести домой, шаркая по не остывшему асфальту по пустой Куйбышевской до поворота на родную улицу Гоголя… Насвистывать на ходу. Глядеть на уличные фонари под фиолетовыми кронами чинар и клёнов… Вокруг ламп ещё кружатся жуки и ночные бабочки – и кажется, что сейчас всего лишь конец мая.
И только тонкий, грустный, почти табачный запах сохнущих на обочинах опавших листьев и слабое движение густого вечернего воздуха, ещё тёплого, но уже прослоенного осенней прохладой, напоминают, что игра воображения скоро закончится.
За поворотом, из сияющих разноцветным домашним светом окон жилых домов, сразу накатывает горячая волна аромата баклажанной икры. Ташкентцы консервируют! Баклажаны – это уже точно осень. Себя не обманешь.
Прошло несколько лет. Воскресным сентябрьским утром мы и отправились с мамой на Алайский базар – за баклажанами. Меня взяли в качестве «ишака», как говорил дед. Мама выбирала овощи и торговалась. А я тащил «авоськи» [18] с продуктами.
18
«Авоська» – вероятно, от выражения «авось, донесу» – популярная в советское время сумка из хлопчатобумажной сетки, наподобие рыболовной, которую удобно было свернуть и спрятать в карман. На базаре в неё легко помещался даже крупный арбуз.