– Ну, там теперь уже все иначе, – ответил Кобылкин на мои немые сомнения. – Культур-мультур. Танцы, диджеи. Братков уже нет особо, пасется в основном молодежь. А нам как раз гоу-гоущица нужна публику разогревать. Может, Алинка со своими балетными фокусами чего и изобразит.

– Лебедева – в гоу-гоу? – Мамаев заржал. – Ты ее видел вообще? Ни сисек, ни задницы. Кого она там зажжет?

– Да ладно тебе! – поморщился Петя. Видно было, что он в глубине души с Мамаевым солидарен, но девчонку ему жалко. – Зато, может, гибкая…

Я отхлебнул коньяка, чтобы не наговорить лишнего. По-хорошему, врезать бы обоим, но тогда будет очевидно, что Алина мне не безразлична, а я не собирался наступать на те же грабли.

– Толку, что гибкая, если фригидная на всю голову! – не унимался Мамаев.

– С чего вдруг? – спросил я, прищурившись. – Ты что, тоже к ней подкатывал?

– Больно надо! У меня жена огонь, двое детей… Куда мне девочку-целочку?

– Слушай, хорош, а? – нахмурился Кобылкин. – Как баба сплетничаешь, честное слово! Мне ее на стойку надо, а не клиентов обрабатывать.

– Погоди, погоди, – я поднял руку. – Что значит «целочку»?

– А то и значит! – Мамаев, судя по всему, уже изрядно налакался, поэтому в откровенности дал бы фору любой обесчещенной малолетке из скандального ток-шоу. – Мне Витька как-то сказал… Год назад, кажется, или около того… Ну да, Пал Ефимыча тогда еще не приняли… В общем, выдал, что они с Алиной не торопятся. Типа до свадьбы решили подождать, прикинь? – Мамаев расхохотался. – За столько лет девку не откупорить! Или она фригидна, или он импотент. Или она ему голову морочит… Вот на хрена, спрашивается, Витьке такое счастье? Говорят, после двадцати лет там уже не пленка, а брезент. Фиг порвешь, короче. А теперь еще и свадьбу отложили… Вот Витька намучается в тридцатник!

Как будто издалека до меня донесся хруст и звон осколков. Я с удивлением посмотрел на собственную руку и обнаружил, что бокал в моей руке, разбился, и теперь кровь темной струйкой капала на асфальт.

– Эй, ну ты чего? – спохватился Кобылкин. – Стекло, конечно, сейчас делают дерьмовое… Иди, промой и спроси у Ксюши. Она медсестра теперь, может, у нее бинты при себе…

– Ты дурак, что ли? – Мамаев фыркнул. – Раз медсестра, значит, бинты таскает? А я, если повар, все время должен носить ножи и половник?..

Я уже не слушал двух идиотов и воспользовался царапиной, чтобы уйти от них, куда подальше. Тем более, что Кобылкин не ошибся. У Ксюши и вправду нашлись при себе хоть и не бинты, но пластыри и перекись в карандаше. Она промыла мне царапину, посмотрела на свет, не остались ли осколки и заклеила.

– Ну вот, Верещагин. Как новенький. Помнишь, как ты тогда, в десятом классе, в какую-то поножовщину влез?

– Ага, до сих пор на ляжке шрам, – улыбнулся я. – Слушай, я тут про Лебедеву узнал… Правда, что у нее отца посадили, а матери с сердцем плохо?

– Не, не с сердцем. Инсульт, – Ксюша посерьезнела. – Жалко, конечно, Алинку. Она хоть и виду не подает, но ты видел, как исхудала? Мать полулежачая, Лебедева ее на себе таскает, кормит… Даже не сиделку денег нет. Бедолага… Уж и не знаю, если так дальше пойдет… И хоть бы мужика приличного… Не в обиду Витьке, он парень хороший, но весь в науке своей. Толку. Алинка приходила ко мне, училась уколы матери ставить. Видать, совсем дела плохи…

Я не верил своим ушам. Впервые в жизни мне стало стыдно за свое поведение. Зря я докапывался до Алины там, на танцполе… Неудивительно, что она врезала мне и сбежала. Если бы мог, сам бы себе двинул сейчас по челюсти.

Поблагодарил Ксюшу, взял у нее номер Алины и отошел в укромное местечко. Лебедева ответила не сразу, я уже успел решить, что она не станет отвечать вовсе. Но откуда ей знать, что звоню именно я?

– Да? – раздался в трубке ее суховатый голос.

– Алин, это я.

Мне даже не пришлось представляться, она узнала сразу.

– Пошел ты! Сказала же: катись…

– Подожди, подожди, не вешай трубку. Мне тут рассказали про твои неурядицы…

– Тебя это не касается…

– Да подожди! Я серьезно. Давай я помогу. Деньгами. Адвокатом. Только скажи, что конкретно тебе нужно.

– От тебя? Ни копейки не возьму!

– Слушай, Алин, подумай спокойно. Я не тороплю. Или хочешь, возьму на работу к себе в компанию. С хорошим окладом, помогу маму твою в Москву перевезти…

– Чтобы потом ты при каждом удобном случае попрекал меня этим?! – она перешла на крик. – А потом лез под юбку? Унижал? Ставил на колени? Пошел ты, Верещагин, в самое пекло! Я никогда, слышишь? Ни-ког-да у тебя не приму ни помощи, ни денег. И не смей мне звонить!

Короткие гудки резанули слух, и я, стиснув зубы, сунул телефон в карман. Ничего не изменилось. Не для нее. Пусть всем остальным стало наплевать, кем я был. Деньги вскружили головы бывших одноклассников. Но Алина… Нет, она до сих пор меня ненавидела. Возможно, даже еще сильнее, чем раньше. И будь я проклят, если позволю ей так со мной обращаться.