Во время операции есть опасность разорвать крупные сосуды - тогда неизбежно сильное кровотечение. Но больше всего я боялся жировой эмболии попадания костного жира в сосудистую сеть. Вены быстро доставят его в сердце, легкие, оттуда в мозг, капилляры закупорятся, и наступит неизбежная смерть. Больной ничего этого, конечно, не знал. Я спросил его: "Как настроение, юноша?" Он ответил, что нормальное.

Вначале я не думал, что решусь обрабатывать место перелома. Однако рана была в относительно неплохом состоянии, никто бы не сказал, что ей уже десять дней. Только грязь,

очень много грязи. По моей команде Нина Сергеевна еще раз обошла рану йодом, и я начал иссекать ткани, удалять грязные и нежизнеспособные. Подошел к костям, взялся выбирать мелкие осколки, оторванные от надкостницы, фиксировать крупные.

– Нашатырчику не нюхнете, молодой человек?
– спросил я, чтобы узнать, как он себя чувствует.

– Если надо, могу.
– Голос у него был слабым, но без паники.

– А теперь, юноша, укол. Ничего?

– Да ничего.

В операционной было невыносимо жарко. Сестра Ириспе то и дело прикладывала к моему лбу марлевый тампон. Боль и тяжесть в груди стали нестерпимыми. Я не выдержал, сел на подставленный стул и попросил таблетку нитроглицерина.

– Потерпи, милый, - сказал я, наблюдая, как Нина Сергеевна опрыскивает рану раствором, волнуется и торопится.
– Потерпишь? Сейчас я тебя потяну за больную ногу.

– Ладно, - едва услышал я.

– Костодержатель!

И тут я почувствовал, что ничего не смогу сделать. Для сопоставления отломков необходима большая физическая сила, а у меня ее не было. И нужно двоим, непременно двоим! Нина Сергеевна никак не шла за полноценного помощника. Я мог измучить больного, измучиться сам, а ничего бы не вышло. Единственно правильное решение - положить его на скелетное вытяжение. В шине Белера сократившиеся мышцы вытянутся, и отломки сопоставятся. К тому же гипсовая повязка обрекала эту многострадальную конечность на длительную неподвижность, иммобильность, отечность. Может быть, прав был Люка-Шампионьер, разработавший методы лечения переломов по принципу "Le mouvement s'est la vie!" ("Движение - жизнь!")?

– Спицу, скобу!
– потребовал я, и Нина Сергеевна метнулась от стола.

Догадается или нет захватить дрель? Догадалась. Сейчас проведу ему спицу сквозь пятку, а остальное доделает Нина Сергеевна с практикантом. Ощущая в груди тяжелый, шершавый кирпич, я взял в руки молоток.

– Держите!.. А вы, больной, не очень-то пугайтесь...

Двумя ударами я прошел надкостницу, наставил дрель и мельком взглянул на больного. Он со страхом и любопытством наблюдал за каждым моим движением. Ему странно, конечно, видеть, как я забиваю в пятку эту длинную штуковину, провожу ее насквозь. Он, чудак, не знает, что другого способа подвесить груз нет, пластырное натяжение тут бесполезно...

Через десяток минут все было закончено. Напоследок я нашел в себе силы спросить:

– Как самочувствие нашего больного?

– Никак, - поморщился он.
– Скоро конец?

– Все, - сказал я и отошел в угол мыть руки. Его увезли, а сестра Ириспе проводила меня в мою пристройку и открыла оба окна. Я попросил, чтоб она поставила мне под ключицы горчичники, и тут же забылся, не успев почувствовать облегчения. Смутно слышал, как дождь осыпается на мой запущенный огород и струя воды, падая из желоба, плещет в луже, неясно думал о том, что вертолеты засели теперь на озере и пилотам несдобровать...

Сестра Ириспе дежурит возле меня, появляется в комнате без стука, но я ее жестоко прогоняю. Она понимает, что мне ничею не хочется, однако все равно приносит еду. И Нина Сергеевна была уже два раза. Прибежала ночью, через полчаса после операции. Возбужденная, с деловым и энергичным видом взялась мерять давление. Сказала, что прежде всего надо мне снять боли. Когда-нибудь получится из нее врач.

– Хорошо бы сейчас закись азота, Нина Сергевна, - очнулся я.
– Но вы же знаете наши возможности...

– Морфий?
– спросила она.
– С чем-нибудь расширяющим сосуды сердца...

– Вы теперь тут главный медик...

На рассвете Нина Сергеевна снова пришла. Она, должно быть, совсем не спала. Я чувствую, как она чересчур осторожно прикладывает стетоскоп к моей коже. От ее пальцев пахнет дрянным табаком, а в глазах усталость и робость. Неужели она все же окончательно собралась в отъезд и боится мне об этом объявить? Или, может быть, по-молодости, по-глупости думает, что я ее перестал уважать после того случая? Весной, плача и неподдельно страдая, она обратилась ко мне с обыкновенной женской бедой, как обращаются многие поселковые представительницы слабого пола. Я помог ей. Это был мой долг и ее личное дело, а она, видно, до сих пор не преодолела неловкости, никак не может увидеть во мне просто врача. Или это все мои стариковские домыслы, и она расстроена совсем другим?

– Милая Нина Сергевна!
– сказал я.
– Вы не сможете еще раз измерить мне давление?

Она обрадовалась, быстро вернулась из больницы с тонометром и закатала мне рукав.

– Как наш больной?

– Хорошо, Савва Викентьевич, очень хорошо!
– заторопилась она. Иногда кричит, зовет меня, просит уменьшить груз.

– Уменьшаете?

– Он очень славный,-виновато сказала она.-"Посплю,- говорит, немного, а потом снова тяните, сколько вам надо". Спал крепко... Славный парень.