– Господин полковник, к вам господин капитан Роха.

Они с Агнес переглянулись, и Волков крикнул:

– Пусть входит!

Роха ввалился в шатёр, прыгая на своей деревяшке.

– Моё почтение, госпожа, – он стянул свою драную грязную шляпу и даже поклонился по возможности низко, что в его случае было наивысшей степенью вежливости.

– Благослови вас Бог, господин Роха, – отвечал Агнес, делая книксен.

Не дожидаясь приглашения, капитан свалился на стул, что был свободен, чуть не сломав изящную мебель. Был он чёрен от порохового дыма, ещё чернее, чем был Волков.

– Ещё у двух мушкетов по стволам трещины, стрелять из них больше нельзя, – сразу заговорил капитан стрелков. Грязной рукой он стал отламывать кусок хлеба из обеда полковника. – Не мудрено, ребята сделали больше двадцати выстрелов каждый.

– А аркебузы?

– Всего одна потрескалась, – отвечал Роха. – С ними всё в порядке. Там пороха мало, пуля мелкая, с мушкетом не сравнить.

Волков устал, он хотел помыться и поесть, Роха сейчас был некстати.

– Что ты хотел?

– Думал узнать у тебя, что происходит, – сказал капитан стрелков.

– А что происходит? – не понял Волков.

– Палатка генерала сворачивается, он уезжает. Я думал у тебя спросить: мы, что, тоже поднимаемся?

– Как сворачивается? – не понял полковник. – Меня только что звали на совет к нему.

– Да, но совет уже прошёл, офицеры разошлись, а генерал приказал свернуть свою палатку.

– Что? – Волков был явно удивлён.

– Он уезжает, – сказал Роха. – Вот я и пришёл узнать, что нам-то делать. Тоже собираться или отпустить ребят отдыхать?

А тут снова за пологом шатра голоса, снова его спрашивает вестовой.

– Впустите его, – кричит кавалер.

Тот же вестовой, что был у него недавно, теперь принёс ему письмо:

– Господин генерал прислал вам письмо.

Он передал полковнику письмо и остался ждать ответа. А письмо было весьма коротко, это был приказ, и он гласил:

«Волею Провидения я вынужден покинуть вверенные мне войска по тяжкому недугу. Приказываю коменданту лагеря: Полковник Фолькоф, завтра на заре прошу вас снять лагерь и со всеми людьми выступить в Бад-Тельц в распоряжение маршала фон Бока. Прошу вас исключить возможность потери обоза.

Число. Месяц. Генерал фон Беренштайн».

Всё, больше в письме ничего не было.

– Ну что там? – спросил Роха.

Волков молча бросил на стол письмо: читай сам. Отпустил вестового и задумался. При этом стал коситься на скромно сидевшую на краю кровати Агнес.

Тут в шатёр попросили разрешения войти Гюнтер и Курт Фейлинг.

– Господин полковник, – заговорил оруженосец, – дозволите снять с вас доспехи?

Волков опять покосился на девушку, стал барабанить в задумчивости пальцами по наручу, потом взял письмо, встал и сказал:

– Пока доспех снимать не нужно.

И пошёл к выходу.

– Фолькоф, дьявол, что ты опять задумал? – кричал ему Роха.

Кавалер остановился у выхода и ответил ему многообещающе:

– Поешь как следует, капитан. Поешь как следует.

Вышел, а навстречу ему Максимилиан с его мокрым знаменем. Видно, знаменосец его мыл после тяжёлого боя.

– Господин полковник, что, завтра сворачиваемся?

– Не знаю, – отвечает Волков задумчиво. – Пока не решил.

– Не уезжаем, а генерал уже уехал, – удивляется знаменосец.

– Вы видели?

– Своими глазами. И вся свита его с ним.

– Тогда найдите мне капитана Кленка.

– Хорошо, а зачем вам этот ландскнехт?

Кавалер остановился и с усмешкой ответил:

– Для знаменосца вы задаёте слишком много вопросов.

Максимилиан молча поклонился и ушёл. А Волков пошёл сам искать капитана фон Реддернауфа. Как и положено капитану кавалерии, он и несколько его офицеров, в том числе и Гренер, были у загона с лошадьми. Волков кивнул им. Те ему кланялись.

Он отвёл капитана в сторону.

– Наверное, полковник, вы по поводу разъездов, я уже сказал офицерам, что мы выйдем до рассвета и проверим всю дорогу до Бад-Тельца, чтобы вы могли провести обоз, – сразу предвосхитил разговор капитан.

Но Волков спросил у него совсем о другом:

– Лошади у вас свежи?

– Лошади? – Реддернауф удивился. – Лошади свежи, мы весь день так и простояли на берегу. Генерал так и не отдал нам приказ о переправе.

Волков чуть помолчал, подумал и наконец произнёс: