Вид на древнюю крепость обоим очень понравился, древние стены с полукруглыми башнями темнели у них на глазах. Ребята успели полюбоваться последним вечерним розовато-золотым светом, превратившим крепость в какой-то удивительный замок посреди индиговых вод, а потом всё погасло, солнце ушло в плотную пелену тяжёлых облаков, и ладожский каменный форпост стал лиловато-серым миражом, призраком, в обрамлении беспокойных волн, с белыми гребешками.

Дети шли вдоль домов рыбацкого посёлка, разглядывая маленькие сарайчики для лодок с зелёными от мха крышами, лепившиеся к усыпанному валунами берегу, огромных чаек, которые изредка прохаживались между прибрежными островками водорослей и тростника. Птицы поразили Тому своим размером, ведь, когда они кружили над водой, словно ожившие белые гребешки пены, они казались совсем маленькими! До сих пор, при воспоминании об этих чайках, Тома не могла отделаться от ощущения, что птицы были не совсем птицами. Они так смотрели по сторонам, так тревожно и моляще кричали! Пашка шёпотом поведал ей тогда, что в чаек вселяются души погибших моряков. Тома возразила, что они на берегу реки, рядом, пусть гигантское, но озеро, и здесь, наверное, вселяются души рыбаков, а не моряков. Но Пашка упёрся, и она перестала возражать. Прямо на берегу был ещё один мемориал в память о строительстве моста для связи с Большой землей. Он напоминал корабль с высокой мачтой, плывущий прямо по волнам береговых холмов. Дети немножко посидели на его удобных бетонных ступенях, но быстро замерзли.

Каким-то незаметным образом стемнело, и они оказались совершенно одни на полоске светлого мокрого песка, между шумящими водами и тёмным лесом. Под осенним промозглым ветром длинные жёлтые травы с метёлками наверху шуршали как струя сыплющегося в гигантских песочных часах песка. Дело было в конце октября, очень быстро стало совершенно ничего не видно, и дорогу обратно к станции они забыли. Вроде шли обратно по своим следам, а пришли к какому-то пустому дому с разрушенной крышей. В довершение всех неприятностей начался сильный дождь, и совершенно растерянные, превратившиеся из уверенных в себе уфологов в мокрых и жалких крысят, они бежали по скользкой глинистой дороге, бежали наугад, лишь бы выйти к свету. Правда, Пашка держался на удивление уверенно, даже зажигал спички, пытаясь осветить свой удивительный уфологический компас, но спички гасли под дождём, а делать живой шалашик из рук Тома отказалась.

Им явно покровительствовал детский бог, потому что дождь затих внезапно, будто его выключили. И дорога изменилась; Тома ещё отметила её светлую гладкость, «лунная пыль» так она подумала; это завораживающее название она видела на обложке одной из книг, в шкафчике с фантастикой. Эта пыль или песок, он был очень мелкий, казался ненастоящим и слегка светился. Тома даже взглянула на небо, ища глазами луну, но небо оказалось чистым и нежно-фиолетовым. Никакой луны и даже звёзд. Подул лёгкий ветерок, запахло цветами и травой. Тома посмотрела на Пашку, а он глядел на неё.

Несколько минут они прошло шли, забыв, куда идут и зачем. А потом всё закончилось. Сначала потемнела земля под ногами, потом небо, а потом им в лицо опять зарядил мелкий моросящий дождь, с почти незаметной снежной пылью. И ребята ускорили шаг.

Прибежали они точнёхонько обратно к станции, несмотря на обилие поворотов и побочных троп, уводящих в страшную овражистую тьму. Уже на станции Тома попыталась начать разговор о лунной пыли, но друг смотрел в сторону и беседу не поддержал. Оба устали, замёрзли и промокли.

В электричке было светло, тепло и сухо – этого хватило, чтобы Пашка тут же заявил о своей гениальной топографической интуиции, а Тома радостно с ним согласилась. Правда уже через минуту Пашка обнаружил пропажу уникального прибора, который, наверное, вывалился на бегу из кармана, и замолчал в мрачном унынии до самого города. С ним случались такие странности, то он молчал часами, то вдруг злился, то хохотал невпопад. Но Тома всё это терпела. Она всегда с ним соглашалась, потому что иначе пропадало всё волшебство их общения. Тома чувствовала себя не в своей тарелке, когда он злился. Потому что дорожила им. Интереснее, чем с Пашкой, не было ни с кем. Ещё Пашка как-то очень легко говорил ей, чуть ли не с первого класса – я без тебя ничего не смогу. Это казалось Томе совершенно естественным, она тогда тоже не могла без него! Стоило ей посмотреть в глаза, прозрачные, цвета кофе или торфяной холодной воды – такая текла в речке около Томиной дачи, и всё в жизни казалось второстепенным, неважным, оставалось только то, о чём говорил Пашка.

Если в младших классах Тома ездила с родителями на море, и Пашка был ещё слишком мал, чтобы посылать ей корреспонденцию, то в средних всё изменилось. После пятого класса Томины родители, утомлённые бесконечной тоскливой летней перепиской дочери с томящимся в городской жаркой неволе Пашкой, который приносил им свои письма с рисунками ручкой и забирал Томины с вложенными акварельками, отправили её на одну смену в пионерлагерь. Отцу предложили путёвку в Политехническом институте, где он преподавал. Хотя сами родители были очень глубоко не уверены, что их замкнутое и стеснительное книжное чадо, взирающее на мир через круглые очки в пластмассовой коричневого цвета оправе (а выбора-то в те времена большого не было), будет счастливо в специфических условиях коллективного детского отдыха.

Детские воспоминания об этом лагерном месяце остались в памяти Томы смутным пятном печали, тоски по дому и первой абсолютно безответной детской влюблённости в молодого бородатого пионервожатого, как бог играющего на гитаре.

Ощущение, что всё будет не очень хорошо, возникло почти сразу же, когда округлые, похожие на пожилых тарахтящих жуков с множеством хронических заболеваний, автобусы с табличкой «Дети» остановились на грязноватой площадке около высокого забора с аркой прямо посреди сырого июньского зеленогорского леса. На арке было написано – «Лесная сказка». Почему-то это вполне себе милое название Томе сразу не понравилось. Очень уж портил «сказочное» настроение высокий забор. К слову сказать, уже в конце первой недели своего пребывания в лагере, она совершенно случайно прибилась к группе жаждущих свободы и острых ощущений сорванцов обоего пола и покинула территорию через удобную дыру в заборе, трогательно замаскированную кусками прислонённого к забору щита для волейбола, с проржавевшим напрочь железным кольцом. Между собой ребята так и говорили «лаз через кольцо». Гуляли беглецы недолго, узкая тропа вдоль забора граничила с оврагом, на дне которого чего только не валялось, резиновые покрышки, мусор, старый матрас… даже огромный бидон для непонятных целей, как для молока, только в пять раз больше. Тома таких раньше не видела. Пока ребята глазели на весь этот хлам, Тома тихонько вернулась обратно в лагерь и побрела к корпусам, на ходу срывая и засовывая в рот листики молодой кислицы, ковром устилавшей прошлогоднюю хвою под старыми елями. Рядом не было Пашки, а она не привыкла к приключениям без него. Это была самая настоящая ломка, только во взрослом возрасте Тома это осознала. Тогда она просто тосковала и хандрила, сама не зная почему.

Всё в лагере было словно настроено против неё. Утренняя зарядка в холодной сырости, когда солнце ещё не успело подняться, чтобы прогреть спортивную площадку с деревянными скамейками. Столовая, где около стола раздачи постоянно была лужа из липкой каши или пролитого компота. Туалет с белым кафелем, куда ночью выгоняли босиком бузотёров, болтающих и дерущихся в кроватях. Поднятие флага и маршировки по пыльному плацу, после которых песок набивался в дырочки сандалий, а ноги и руки долгое время не хотели нормально расслабленно шагать и махать. Всё это – в одиночестве, потому что две приятельницы, которыми Тома обзавелась, оказались не вполне надежными на поверку. Одна – помыкающая ею отличница, гимнастка и просто очень пробивная юная особа, другая – тихая дочка лагерного врача, с которой почему-то никто близко не сходился. Девочка как девочка, рыженькая, временами презрительно улыбающаяся обидчикам. Впрочем, дочка врача начала презрительно улыбаться и тоже перестала «водиться» с ней, когда выяснилась полная Томина неспособность нормально играть в пионербол. Отличница присутствовала рядом, но дружеского тепла не источала и частенько насмехалась над Томиной рассеянностью и неприспособленностью к бытовым проблемам. И тоже раздражалась от полного фиаско в отношениях Томы с пионерболом. Сама она била по мячу отлично, благо в лагерь ездила каждое лето со второго класса.