— И какую цель ты этим преследовал, государь? — тихо спросил Шереметьев.

— Ну включи мозги, Петька, — я вздохнул. — Во-первых, если мы часто будем орать о своем нападении на Крым, как тот мальчик, что про волков кричал, в тот момент, когда мы действительно двинем туда войска, нам сначала никто не поверит, а потом будет уже поздно. Ну и я хочу проверить, насколько тесные объятья у царственного собрата моего Георга с турецким диваном. Ежели вскоре османы с нотой прискачут, невзирая на мороз, то, о чем тут вообще говорить можно?

— А не понесет от тебя англичанка? — Репнин смотрел на письмо как на змею ядовитую.

— Нет, — я покачал головой. Для того чтобы понесла, нужно чтобы семя в тело женщины попало, а я этого не допустил. — Я уверен в этом.

— Я могу сейчас в иностранный приказ отлучиться? — с какой-то мрачной решимостью спросил Шереметьев.

— Можешь, раз раньше не успел, делами замученный, — я язвительно ухмыльнулся. — Как только мне про Радищева все расскажешь. Он под началом отца твоего служил, должен ты его помнить.

— Простой, временами может быть жестким, и неподкупный, — Петька задумался. — Отец часто шутил, что от того его семейство и бедное такое. — Я кивнул. Именно такую характеристику мне на него Ушаков принес, когда кандидатуры на пост начальника полиции предлагал. Сам уже понимает Андрей Иванович, что не справляется. Для полицейских дел нужны именно что полицейские, нечего там Тайной канцелярии делать. — За Натаху просить тебя, государь, Петр Алексеевич, бесполезно? — Шереметьев даже не спрашивал, он утверждал.

— Это был ее выбор, Петя, — я отвечал тихо. — Я не заставлял ее ни замуж за Ваньку бежать, ни в путь далекий собираться. Думаю, что и ты над сестрой власти уже никакой не имеешь.

— Я ее без приданного грозил оставить. И Ваньке грозил, но они уперлись, что любят друг друга и ему все равно, что она бесприданница, он сам скоро гол как сокол останется. Что, если это не проверка их чувств, то что тогда считать проверкой?

— Да, даже завидно где-то становится, — я передернул плечами. — Но даже ради Натальи, не могу я смягчить участь Долгорукова. Слишком Ванька провинился передо мной.

— Я понимаю, потому и не осуждаю, — Петька снова вздохнул. — Будем свечки ставить, чтобы все обошлось, и они и взаправду землю обетованную нашли, как Борька Юдин пишет. — Он замолчал, затем встряхнулся. — Пойду я в приказ, может тоже что смогу выяснить, что стряпчие пропустили, думая, что ерунда это.

Он вышел, насвистывая что-то бравурное. Мы с Репниным проводили его взглядами.

— Этот не предаст, — наконец сказал Репнин. — Столько лет верен был, даже когда почитай в опале находился.

— Я знаю, Юра. Петька мне предан был еще в то время, когда наследники каждый день менялись, в зависимости от дедова настроя. Не для корысти ради, а просто потому что считал, что так будет правильно Петр Шереметьев возле меня обретался. Только я вовремя не увидел этого блеском забав, Долгорукими созданными, ослепленный.

— Главное, что сейчас прозрел, — Репнин сказал это тихо. Так тихо, будто надеялся, что я не услышу. Я услышал, но промолчал, потому что нечего было ответить. Репнин тем временем продолжил как ни в чем ни бывало. — А что, Елизавету Петровну и впрямь за Надир-шаха отдашь?

— В гарем? Православную царевну? Бог с тобой, — я махнул рукой. — Никогда не заставлю я Лизку вере своей изменить. Вот ежели сама захочет, тогда препятствий чинить не буду. И, знаешь, ведь всякое может произойти: Надир-шах красавец мужчина, закаленный в боях бесконечных воин. Такие женщинам нравятся. Вдруг у Лизки, где засвербит, на его мужественность глядючи, и она сама в жены к нему побежит впереди его коня? Я ее неволить в этом случае не буду, — я покачал головой. В это время в комнату проскользнул Митька и принялся убирать со стола.

— Демидов у дверей мается, — как бы невзначай бросил он, ставя на тяжелый поднос серебряный кофейник. — Сказать ему чего, или пущай пока ожидает?

— Скажи, что сейчас приму. Да, приготовь сбитня и чая душистого. Сомневаюсь, что Акинфий Никитич кофеем балуется, — я кивнул Репнину, который быстро поднялся, схватил брошенное на стол письмо, тщательно сложил его, и спрятал за пазухой.

— Мне присутствовать? — деловито спросил адъютант, который по совместительству был секретарем, но скоро я его все же разгружу, а то он загнется у меня от таких нагрузок.