Иное дело - творческие рукописи большого писателя. Даже если все произведения его счастливым образом оказались опубликованы при жизни, все равно его рукописи остаются ценнейшей частью его архива и будут постоянно пополнять научное знание о литературе.

Как все меняется! Что было раньше птицей,

Теперь лежит написанной страницей.

Н. Заболоцкий

РУКОПИСИ

ГОВОРЯТ

– Понятно, когда найдена рукопись неизвестного до сих пор произведения... Но если это стихи или рассказы, которые уже десятки и даже сотни раз переиздавались!

Так ли необходима рукопись, когда есть печатный текст и хорошо выверенный?

– В том и дело, что для архивиста, как и вообще для человека, имеющего дело с рукописными источниками, никакая книга не несет на себе отпечатка законченности. Можно, пожалуй, сказать, что чувство благоговения перед печатным словом у архивистов сильно понижено. Они знают, что любой печатный текст текуч, а незыблем тот единственный подлинник, с которого делаются все печатные издания. Они знают также, что любое полное собрание сочинений, которого с нетерпением ожидают подписчики, становится неполным уже в момент выхода - находятся новые письма, новые редакции известных произведений, новые архивные сведения об обстоятельствах их создания и печатания...

Поговорим подробнее о творческих рукописях.

Начнем с того, что авторская рукопись - это единственное абсолютно бесспорное доказательство принадлежности произведения данному писателю.

Мы нередко читаем об отысканных в старых журналах и газетах неизвестных до сей поры, никогда не переиздававшихся рассказах или статьях известных писателей - вовсе не подписанных ими или подписанных псевдонимами. Современная отечественная наука располагает довольно хорошо разработанными методами атрибутирования - установления авторства. Так, в последние годы группа научных работников, готовящая академическое тридцатитомное Собрание сочинений А. Чехова, осуществляла сплошной просмотр периодики 1880-х годов и обнаружила немало неизвестных прежде текстов писателя. Но даже самая добросовестная, учитывающая множество историко-литературных фактов и соответствий атрибуция остается лишь более или менее убедительной гипотезой. А если бы была найдена рукопись - характерный почерк А. Чехова восьмидесятых годов не оставил бы никаких сомнений.

В Собрание сочинений Н. Добролюбова в 1937 году включена была статья "Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича", напечатанная в 1860 году в "Современнике" за подписью "П". Комментатор подробно объяснял, насколько ярко выразились в этой статье взгляды автора, и отмечал "курьезную ошибку" "Русского биографического словаря", где "статья... приписана Пекарскому, тогда как это есть работа Добролюбова". Между тем П. Пекарский и был автором этой работы (и в последнем Собрании сочинений Н. Добролюбова ее нет), а Н. Добролюбов разве что редактировал ее: в Рукописном отделе Публичной библиотеки в Ленинграде в фонде П. Пекарского хранится черновой автограф основной части этого сочинения...

Но вот автограф изучен, авторство установлено, произведение опубликовано. И все же рукопись всегда остается главным и наиболее надежным источником для изданий и переизданий писателя. Казалось бы, можно механически перепечатывать с уже имеющихся книг - прижизненных или посмертных публикаций.

Однако тексты нередко искажены цензурным вмешательством, слишком энергичным редактированием, неряшливым набором и авторским невниманием при чтении корректуры. Какая-то порча текста при любых изданиях неизбежна, это хорошо известно текстологам. И всякий раз при новом научном издании однажды опубликованный текст будет сверен с подлинником.

Абсолютное значение рукописи, казалось бы, отпадает, когда имеется издание академическое, где устранены все искажения, где печатный текст уже был однажды внимательнейшим образом сверен с рукописью и выправлен по ней там, где это оказалось необходимо. Но текстология развивается, как и все остальные науки. Раньше слово, а то и целую фразу, читали так, теперь читают иначе. Когда в 1910 году П. Морозов сделал замечательное открытие, расшифровав отрывки не дошедшей до нас так называемой десятой главы "Евгения Онегина", среди опубликованных им строк оказались такие:

Я всех уйму с моим народом,

Наш царь в покое говорил...

В то время никто не засомневался в правильности этого чтения. Слишком сложными были тогда другие вопросы, встававшие перед текстологами при анализе рукописи: надо было понять последовательность строк, разъяснить описки и ошибки Пушкина, расшифровать сокращения ("3" - царь, "Р" русский или Россия, "Л" - Лунин, "Б" - Барклай или Бонапарт и т. д.), прокомментировать исторические и политические намеки...

И только в 1940-х годах в строку, не совсем внятную по смыслу, вгляделись внимательней. И ясно увидели, что все вроде бы отчетливо -читавшиеся буквы совсем другие, что это не "в покое", а "в конгр.", то есть недописанное "в конгрессе" (а было уже известно, что речь идет о Лайбахском конгрессе):

Я всех уйму с моим народом,

Наш царь в конгрессе говорил.

"Так это и печатается теперь", - эпически заключает этот рассказ об одном из сотен и тысяч текстологических казусов Сергей Михайлович Бонди замечательный филолог, один из лучших отечественных текстологов и знатоков пушкинских рукописей.