Луций медленно проходил по залу, осматривая немногие пустующие стулья, что стояли целыми и невредимыми. Столы были до сих пор заставлены яствами и столовым убранством. На белоснежной скатерти расплескались багровые пятна от пролитого вина. Некоторые стулья лежали боком, некоторые были перевёрнуты на спину, у некоторых были надломлены подлокотники и ножки. А рядом с ними зияли на полу кровавые лужи с расплывчатыми границами.

Кровавые линии были на столе, под столом, возле них и по центру зала, на его раскрашенных латунной краской стенах. Везде были разбросаны блюдца, вилки и ножи. Со стен в некоторых местах были содраны канделябры, некоторые свисали на слабых петлях, уныло покачиваясь лишь от одного слабого дуновения прилетавшего извне сквозняка. Казалось, в недавней бойне тут любой предмет, попадавшийся под руку, становился оружием.

Весь погрузившийся в утреннюю депрессию зал становился масштабной картиной некогда разыгравшегося празднества, в определённый акт перелившегося багровыми красками в безжалостную пьесу о смерти и страданиях, о пролитой крови и отобранных жизнях.

Не было тел. Их успели убрать отсюда до рассвета. Но оставались их следы на полу, очерченные кровавыми границами, а в воздухе висел запах смерти, запах крови.

Луций слабо покачал головой. Внимательно осматривая королевский зал, он тщательно оценивал причинённый ему ущерб. Его подошвы постукивали на каждом шаге, разнося по залу гулкое эхо. Подняв голову, посол посмотрел на люстру. Всё так же горели тысячи маленьких огоньков на обширной окольцованной позолоте. Но будто тьма опустилась сюда, что ни на есть материальная, давящая и сжимающая горящие язычки свечей до мельчайших форматов. И даже сочившийся сквозь прорехи в стене луч дневного света не мог рассечь муторное марево, охватившее все стены, все углы помещения.

Посол опустил взгляд перед собой. В центре зала стоял прокуратор. Скрестив руки за спиной, выпрямив осанку, он молча и довольно долго глядел в сторону центрального стола, за которым сидела некогда царская свита. Украшенный резьбой широкий стул с высокой спинкой был отодвинут, непрямо развёрнут. Под ним не было совершенно ничего, пустующее место между ним и краем стола. И в этом пустующем месте лежал бокал, разливая под собой багрового цвета напиток. Или это была кровь?

Ярген молча сверлил взглядом в одну точку. Его лицо было холодным, но узкие морщинки на лбу и под сводами глаз словно окисляли его. Прокуратор не произнёс ни единого слова, уборка убитых тел производилась под начальством Луция. Сам же Ярген молча слонялся по залу, обходя царский стул, на котором некогда восседал царь Демитрий, то с одной, то с другой стороны, но не решаясь слишком близко подойти к нему, и тем более притронуться к его краю, словно уже на расстоянии этот стул неприятно обжигал прокуратора. И ходил он так до того момента, пока не остановился в центре зала, окружённый столами, будто ноги его вросли в пол.

Он молча смотрел, как уносят мёртвое тело царя. Лицо с застывшей гримасой боли и отчаяния, презрения. Голова его наклонилась и впалые глаза царя, стеклянные и посиневшие, прострелили прокуратора будто насквозь. Рот ничего не мог сказать, он застыл приоткрытым, но глаза, пусть и мёртвые, говорили о многом. А потом бездыханное тело его брата унесли.

Его унесли в одну из открытых дверей, и он канул во мрак.

«Такова цена власти».

А что есть власть вообще? Это дар? То почему же он достаётся такой болью?

Или это проклятие? Тогда эта боль оправдана. Он себя проклял, когда встал на этот путь, на путь своего властвования. Ярген понимал это хорошо, когда молча смотрел на стол, за которым некогда сидела царская свита: дочь, сын и их отец.

Луций молча подошёл к нему, встал у левого плеча, вместе с ним смотря в сторону центрального стола.

– Молчание и непрерывный взгляд в одну точку может о многом говорить, – спустя некоторое время сказал посол, не сводя глаз с того места. – Как правило осознание того, что ты делаешь, приходит лишь тогда, когда ты это сделал. А следом приходит и что-то другое, у всех по-разному.

Он посмотрел на прокуратора, взгляд вперился в его затылок.

– Что чувствуешь ты сейчас?

– Я чувствую бескрайнюю пустоту… – голубые зрачки Яргена расширились, ответил он как будто с натяжным усилием, низким и хрипловатым голосом.

– Сожаление?

– Не знаю. Возможно, в глубине души, в самых её отдалённых закоулках и колет меня это чувство. Всё же, он был мне родной кровью.

Луций снова посмотрел на стол. Скатерть на нём была стащена, бокалы валялись, расплескав содержимое на фиолетовую бархатистую ткань.

После этих слов они стояли так долго. Если какие-либо чувства и терзали прокуратора, то Луция терзало только одно – чувство сильнейшего утомления. Ему хотелось спать, ведь уборка после проведённого процесса длилась всю ночь, и это его вымотало.

– Назад пути уже нет, и ты это понимаешь. Теперь царь Венерии – ты. – Луций вновь посмотрел на Яргена.

– Я возможный регент, обладающий такими же возможностями и привилегиями, как и царь. Прямой наследник престола Яков.

– Он уже вошёл в возраст, когда он сможет управлять государством. Но он крайне неопытен.

– И всё же, его отец был правителем, и теперь, по закону, должен стать царём именно он

– Законы пишет тот, кто сидит на троне, – сказал Луций.

– Мы его взяли под стражу. Самые преданные нам люди охраняют его покои, оттуда он не убежит, не сможет.

– Яков окружён теми, кто не служит ему, а служит нам. Его друзей здесь не так много. Возможно, капитан царской гвардии оспорит твои притязания на престол, ссылаясь в своей риторике на текст закона. Но будем же реалистами: Яков неопытен и не готов. А ты управлял делами государя на посту прокуратора, у тебя есть опыт. И ты – родная кровь царя. И ты старше. А значит, ты имеешь полные права на престол. Не меньше, чем отпрыск Демитрия.