Таким образом, сейчас подлинные документы распределены между фондами 102 и 558. В фонде 558 нередко наряду с подлинником часто имеются по нескольку его копий, которые могут как храниться вместе в составе одного дела, так и быть рассыпанными по нескольким единицам хранения, порядковые номера которых к тому же по описи довольно далеко отстоят друг от друга. Сходным образом обстояло дело с пополнением фонда 558 материалами местных жандармских учреждений: некоторые дела поступили в подлинниках, другие в копиях, есть и такие, которые представлены как копией, так и подлинником, находящимися в разных единицах хранения. В результате в литературе встречаются ссылки на разные архивные шифры, под которыми на самом деле хранятся копии одного и того же документа. Дабы навести порядок в этой путанице, в настоящем издании в документальной части сведены воедино встретившиеся шифры одного документа с указанием на подлинность и копийность.

Подлинники сталинских рукописей интересующего нас периода сосредоточены в описи 1 фонда 558 РГАСПИ. Автографов дореволюционных произведений Сталина сохранилось больше, чем можно было ожидать, учитывая, что он вел жизнь подпольщика-нелегала, не только не имевшего возможности хранить архив, но и, напротив, систематически уничтожавшего все, что могло его скомпрометировать. Тем не менее некоторое количество его рукописей и черновиков уцелело. Часть из них были захвачены жандармами при обысках и приобщены к делам как вещественные доказательства. Письма Ленину, Крупской, Зиновьеву сохранились среди их бумаг. Часть партийной переписки дошла до нас в составе дел Департамента полиции по перлюстрации в виде машинописных копий перехваченных писем. Причем встречаются копии как первого уровня, сделанные непосредственно во время перлюстрации, так и второго уровня, когда полученный путем перлюстрации текст письма пересылался в одно из губернских жандармских управлений для дальнейшей разработки. В таких случаях в целях завуалировать методы работы полиции и факт перлюстрации (которая формально находилась вне закона) письма назывались не перлюстрированными, а «полученными агентурным путем» [67] . Часть этих писем в настоящее время остается в делах Департамента полиции, часть была передана в Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма (ЦПА ИМЛ) и находится в фондах Ленина, Сталина.

Текстология сталинских произведений, особенно ранних, является отдельной проблемой. Уже в пору собирания материалов истпартами в 1920-х гг. выяснилось, что участники событий зачастую сами не могут вспомнить, кем из них написана та или иная листовка. Дело осложняется тем, что в первые годы активной революционной деятельности Иосиф Джугашвили писал воззвания на грузинском языке. При подготовке собрания сочинений И. В. Сталина сотрудники ИМЭЛ провели выявление его работ, и сейчас в фондах РГАСПИ хранятся перечни и подборки текстов, атрибутированных как сталинские, с указанием оснований для атрибуций [68] . Не все они были включены в собрание сочинений, состав которого, как известно, определял сам Сталин. В задачи настоящего исследования текстология сталинских произведений не входит, важно лишь отметить, что не вошедшие в собрание или вовсе не опубликованные тексты ни в коей мере не открывают какого-то «другого Сталина».

Среди разнообразных материалов, собранных в фонде 558, центральное место занимают воспоминания о Сталине. В фонде аккумулировались копии мемуаров большевиков; рассказы о Сталине, собранные и записанные усилиями истпартов; непосредственно присланные в ЦПА ИМЭЛ воспоминания о тех или иных, часто мимолетных, встречах со Сталиным. Копийные материалы поступали из Тифлиса и Баку, Ленинграда, Вологды, Курейки и др. Воспоминания, написанные на грузинском и азербайджанском языках, тогда же были переведены на русский. Как и в отношении изданной в закавказских республиках литературы, принцип отбора текстов, копии которых присылали в Москву, а затем еще одного отбора, так как на русский переведено было не все, заслуживал бы отдельного исследования. Как бы то ни было, наличное в фонде 558 собрание представляет собой солидную источниковую базу, в определенной степени снимающую необходимость обращаться к местным архивам.

Сотрудники истпартов осуществили в свое время впечатляющих масштабов деятельность по сбору воспоминаний о Сталине. Жители города Гори, приятели детства, соученики по горийскому училищу и тифлисской семинарии; тифлисские, бакинские, батумские участники революционного движения, рабочие, слушавшие пропагандиста Сосо в социал-демократических кружках, видевшие его на митингах, в редакциях большевистских газет, сидевшие с ним в тюрьмах; товарищи по ссылкам, квартирохозяева и их соседи; чуть ли не все обитатели станка [69] Курейка – число оставивших рассказы о молодом Сталине поистине огромно. При сопоставлении всех этих свидетельств между собой и с другими источниками удается установить, чем он занимался, где был в то или иное время, каким видели его товарищи по подполью. Но помогает ли это узнать его как человека? Не очень. Все рассказчики как бы находятся поодаль, никто не может сказать, что был близким другом и конфидентом Сосо-Кобы. Судя по всему, он ни перед кем не раскрывался, никого не подпускал близко. Ни одна из любивших его женщин не обмолвилась о нем ни словом. Примечательно также, что никто из видных партийных деятелей, соратников Сталина сначала по подполью, а затем во власти не откликнулся на призывы Истпарта и не оставил о нем воспоминаний [70] .

На всех воспоминаниях о Сталине лежит нестираемый отпечаток культа его личности. Первая волна их массового появления относится к концу 1920-х гг., когда культ складывался и формировался. Как известно, в процессе прославления вождя большую роль сыграли его официальные юбилеи, первый из которых – 50-летие Сталина – был отпразднован в декабре 1929 г. Сложно сказать, существовала ли прямая причинно-следственная связь между писанием воспоминаний и подготовкой к юбилею, непосредственный заказ, или то и другое было проявлением одного процесса становления диктатуры и культа Сталина, но, так или иначе, юбилей должен был стимулировать мемуаристов.

Если в Баку в 1923-24 гг. при издании юбилейных сборников к 25-летию партийной организации о Сталине демонстративно умолчали, то через несколько лет те же самые бакинские партийцы принялись наперебой вспоминать о его выдающейся и руководящей роли в революционном движении. В 1930-е гг. культ нарастал, однако на фоне разгула прославления Сталина процесс создания воспоминаний о нем развивался отнюдь не столь же поступательно: в начале 1930-х гг. заметен спад и новое оживление к концу десятилетия, видимо, связанное с подготовкой к следующему юбилею Сталина в декабре 1939 г. Впрочем, говоря о динамике написания воспоминаний, нужно учитывать еще более или менее случайные локальные обстоятельства. Например, большой массив рассказов жителей Курейки был записан директором местного музея Сталина в начале 1940-х гг., и обусловлено это было, очевидно, его личной активностью.

Таким образом, во время относительной свободы описания недавней партийной истории в 1920-е гг. о Сталине не писали по причине отсутствия широкого интереса к его персоне, а если и писали, то это были скорее вбросы компрометирующих сведений на фоне борьбы за власть. В период культа личности писать было можно лишь в рамках, заданных официальной пропагандой: восторженно, с преувеличением его значения и заслуг, приписывая ему чуть ли не с пеленок руководящую роль в закавказском революционном движении.