В классе уже сидели ученики. Не весь класс, конечно, в основном пришли компаниями, кто с кем дружит. Не пришли совсем уж яркие индивидуальности и те, кто уехал из города. В основном все копались в телефонах, изредка переговариваясь вполголоса. Мое приветствие, пожалуй, вышло излишне громким и бодрым в этом ленивом летнем царстве

– Здравствуйте!

Кто-то по привычке подскочил с места, его одернули, послышался смех. Очарование тишины было нарушено, все снова стали прежними, живыми, беспокойными и непоседливыми.

– Роман Андреич, в какой цвет будем красить? – спрыгнул с парты долговязый Макс.

– В радужный, – заржали с задних парт, и непонятно, к кому это относилось: то ли к светлокожему, чувствительному Максу, то ли ко мне самому (они давно и безуспешно сватают мне географичку).

Я и бровью не повел:

– Это мы узнаем, когда кто-нибудь принесет от Ольги Петровны краску. И не забудьте газеты, она просила на пол подстелить. Добровольцы есть?

Добровольцы вразвалочку отправились к завхозу, остальные вернулись к своим занятиям. Я сел за стол, вытянул ноги. Из открытого окна долетал прохладный ветерок. Тюль раздувался в такт дыханию деревьев за окном, а через их изумрудные листья струился свет. Мне кажется, этот свет и эти деревья всегда были такими. И тогда, и сейчас, и будут, наверное, всегда. У меня приятно сжалось в груди – просто от того, что день такой летний и хороший, что можно запросто любоваться всем вокруг.

– Роман Андреич! А что такое «Дура лекс, сед лекс»?

– О, Егор, да ты знаком с латынью! – отозвался я, – это значит, «закон суров, но это закон». Где прочел такое?

– Да вот, в паблике, – отмахнулся Егор.

– Кто может объяснить, о чем это? – поинтересовался я.

Люблю заставлять свою Орду подумать. Но Орда сегодня была слишком ленива.

– Это о том, – продолжил я негромко, – что закон одинаков для всех. И о том, что незнание не освобождает от ответственности.

– Прям для всех? – с издевкой переспросил середнячок-троечник Савостьин, – а что ж когда мой батя скорость превысил, ему штраф, а когда мажорики на своих тачках под кайфом гоняют, это ничего.

Савостьин явно был задет за живое. Он был из небогатой семьи и тема «мажориков» и денег его трогала до глубины души. Ох, не о том думает мальчик. Мечтает, как бы все отнять, да поделить. Мало кого такие раздумья доводили до добра.

– Это уже не ко мне вопросы, – сухо ответил я, – во времена рождения этой фразы люди верили, что закон будет един для всех и все будут подчиняться законам.

Тут в класс ввалились гонцы с банками краски и кипой газет. Газеты выскользнули из их рук и рассыпались по полу. Отдельные листы, подхваченные ветерком, закружились между партами.

Это происшествие разрядило атмосферу, мои ребята побросали телефоны и бросились собирать газеты. Тени зависти и раздражения развеялись, движение развеселило всех, обернуло легкой шуткой почти назревший конфликт.

Я присоединился ко всем. Собирая газеты, я обратил внимание, что все они датированы июнем девяносто пятого.

– Что там у вас смешного? – заглянула через плечо любопытная Милашевич.

А я как будто вынырнул из прошлого – вдруг вспомнил и тот сентябрь, и свою первую линейку, и учительницу.

– Вы так улыбались, я думала что-то смешное.

– Я в девяносто пятом в первый класс пошел, вот, вспомнил.

– А вы в этой школе ведь учились?

– Да.

– Зашквар, – хмыкнула Милашевич.

– Нормально, – отозвался я.

Начали и закончили без происшествий. Покрасили обе батареи, свернули в мусор газеты, замочили кисточки и отдали обратно Ольге Петровне. Я предложил всем колы или холодного чая, но у Орды были свои дела, они торопились в лето, к беззаботным подростковым приключениям, к солнцу и душному покою июльского полдня.

Я закрыл окна, опустил тюль и с радостью закрыл кабинет на два оборота. Отпуск. До середины августа я совершенно свободен.

После прохладных коридоров третьей гимназии уличный зной ощущался еще острее. У меня на секунду перехватило дыхание, в горле сразу же зацарапал песок. Благо, совсем рядом магазинчик с напитками. Я спешил через дорогу к нему, как к оазису. Расплатился, нетерпеливо открыл бутылку, неловко облившись, выпил залпом половину.

И услышал негромкий, приятный смех.

– Вы так спешили, у вас вся рубашка мокрая.

Рядом стояла припаркованная «шеви». С водительского места, приоткрыв окно, на меня смотрела темноволосая, голубоглазая девушка. Она открыла бардачок, перегнулась через сиденье и подала мне в окно пачку бумажных салфеток

– Возьмите, вам пригодятся. Извините, что смеялась.

– Ничего, – улыбнулся я, – просто торопился. Высохнет, жара-то какая! Спасибо, салфеток не нужно.

Я хотел добавить что-нибудь, но не нашел слов и попрощался. Иду вдоль тротуара и слышу за собой шуршание шин.