Метнувшись к Тильде, как к последней надежде, я быстро обрисовала проблему и опытная женщина быстро взяла дело в свои руки. Оставив меня заканчивать перевязку, сама ненадолго отлучилась, а вернувшись через пару минут, сказала, что дело сделано. Не знаю, как уж ей это удалось, но приставать с расспросами не стала. Меня больше интересовал результат.

Теперь осталось только дождаться, когда лекарство начнёт действовать и мужчину можно будет снова на некоторое время оставить одного. Эрих Ленц и так уже недобро поглядывал в мою сторону. Но пока открыто замечаний не делал, и это позволяло не столь остро чувствовать свою вину. Я же обещала заниматься подопечным в свободное время, а тут постоянно к нему бегаю. И ведь не объяснишь, что сейчас наступил очередной кризис. Есть чем заняться — делай. Всё остальное — потом.

К счастью, приступ продлился недолго, вскоре я смогла вернуться к основной работе, которой осталось не так уж и много. Спустя час мы с Тильдой с облегчением провожали глазами последнюю уходящую подводу. Остальные санитарки и медсёстры уже разошлись кто куда: свободные отправились досыпать или заниматься своими делами, а дежурящие сегодня — обратно в госпиталь.

Дел предстояло ещё немало: собрать оставшееся после уехавших бельё, вынести пустые лежаки, обиходить оставшихся больных, прибраться в операционных и «палатах».

Тильда тоже засобиралась к себе, отдохнуть после ночного дежурства. А я вернулась к подопечному. Моя смена сегодня стояла в ночь, так что пока свободное время я могла посвятить уходу за ним.

Но мужчина снова, то ли заснул, то ли впал в забытьё, однако лежал тихо и смирно. Потрогав ему лоб, обнаружила, что жар в очередной раз немного пошёл на убыль. Хотелось верить, что это моя забота делает своё дело и ему становится лучше. Но радоваться я пока не торопилась. Стойкой ремиссии пока не наблюдалось, так что оптимистичные прогнозы делать было преждевременно.

Переодевать раненого я пока поостереглась. Наверняка его опять скоро приступ скрутит, тогда сразу и оботру всего, и постель перестелю и лекарство дам. Кстати, а вот насчёт последних, неплохо было бы заглянуть к лекарям и пополнить запасы.

Так что пока нашлась свободная минутка, быстренько навестила аптечную палатку, где мне выдали всё необходимое. Затем забежала в столовую, наскоро перекусить и заодно заварить новый лечебный травяной чай для больного.

Вернувшись обратно в госпитальный шатёр, обнаружила, что пока никаких перемен нет. Мужчина всё так же лежал без движения и мерно дышал. Разве что показалось, что на этот раз в дыхании присутствуют лёгкие хрипы, да температура тела немного повысилась. Но сбивать её ещё было рано, такую организм должен сам стараться перебороть.

Пока моё присутствие рядом с больным не требовалось, я решила помочь дежурным санитаркам. Однако стоило только присоединиться к уборке, как я тут же удостоилась язвительно замечания Ленца о чьём-то неумеренном трудовом энтузиазме. Причём, сделал это он прилюдно, что было особенно обидно.

Сделав над собой усилие и промолчав, я просто продолжила заниматься работой, время от времени заглядывая к «своему» пациенту в ожидании каких-то перемен. На периодические подначки Ленца старалась внимания не обращать, он сегодня явно сутра был не в духе.

Упорно занималась своим делом: сбивала вновь поднявшуюся температуру, обтирала, меняла бельё, поила лекарственными отварами и микстурами. Удерживала, когда пытался метаться, норовя соскочить с лежака. Уговаривала, когда бредил, звал, неразборчиво ругался. И просто сидела рядом со своим подопечным.

Но чем дальше, тем больше настроение главного лекаря становилось ближе к отметке «отвратительное». Доставалось не только мне и это хоть как-то утешало. Однако сдерживаться с каждым разом становилось всё сложнее. Ясное дело, что после отъезда первых двух групп в госпитале остались только самые тяжёлые, читай — безнадёжные. И радостного настроения это, ясное дело, не добавляло. Однако срываться из-за этого на персонале я считала несправедливым.

До конца дня «ушли» ещё четверо. С последним я долго сидела рядом, держа его за руку, стараясь хоть так облегчить последние минуты. Душа болела, но глаза оставались сухими. Показать ему свою жалость и страх я не имела права. Вместо этого просто тихо напевала старинную мелодичную песню и ласково гладила по голове.

Молодой умирающий парень, почти мальчишка, смотрел на меня с тоской в глазах, понимая, что его жизнь отсчитывает последние минуты и крепко, до боли сжимал мою ладонь. Не просил, не умолял, не жаловался. Словно впитывал последние доступные ему ощущения. Пока, наконец, пальцы его не расслабились, а взгляд не застыл, смотря теперь в бесконечность.

Я высвободила свою руку из безвольной теперь ладони. И, в последний раз погладив по гладкой щеке, никогда не знавшей бритвы, осторожно опустила ему веки. Слёз не было, но внутри, словно что-то заледенело, закрылось, отсекая ненужные, опасные сейчас эмоции. Это война. Здесь умирают. А у меня есть ещё работа.

Поднявшись на ноги, я рассеянно окинула взглядом «палату» и неожиданно наткнулась на хмуро сверлящего меня взглядом главного целителя. Ленц стоял в проходе, скрестив руки на груди, и вид его не предвещал ничего хорошего. Но в теперь меня это уже не испугало. Видимо сказалась довольно сильная эмоциональная усталость, накопившаяся за этот день: борьба за жизнь подопечного, общая атмосфера безнадёжности, витающая в этой «палате», плюс физическая работа. Да ещё и на обед сходить забыла, забегалась.