— Вы сионист?

«А ты кто такой?» — подумал я. Проигнорировал его вопрос и снова уставился в окно, высматривая какую-нибудь верную примету — вроде телеантенн — того, что мы приближаемся к предместьям Иерусалима. А если мы сильно отклонились от дороги на Иерусалим, если мы едем в совсем другое место? Где же израильские блокпосты? Пока нам не встретился ни один.

— Вы сионист?

— Скажите мне, — ответил я, сама сговорчивость, — что вы понимаете под «сионистом», и я вам скажу, сионист я или нет.

— Вы сионист? — монотонно твердил он.

— Послушайте, — огрызнулся я, а сам думал, ну почему попросту не отвечаю ему «нет, не сионист», — вам-то какое дело? Езжайте, пожалуйста, дальше. Это дорога на Иерусалим? Или нет?

— Вы сионист?

Теперь машина заметно сбавляла скорость, шоссе было погружено во мрак, а за кюветами — вообще ничего не видать.

— Почему вы едете медленнее?

— Плохой машина. Не работать.

— Несколько минут назад работала.

— Вы сионист?

Теперь мы еле-еле ползли.

— Передача, — сказал я, — переключитесь на низшую передачу и дайте газу.

Но тут машина остановилась.

— Что такое?!

Ничего не ответив, прихватив фонарик, он вылез, начал щелкать — включать и выключать фонарик.

— Отвечайте! Почему вы встали тут вот так? Где мы? Зачем вы мигаете фонариком?

Я не понимал — то ли оставаться в машине, то ли выскочить наружу, и вообще повлияет ли это хоть как-то на судьбу, которая меня вот-вот постигнет.

— Послушайте, — закричал я, спрыгнув вслед за ним на асфальт, — вы меня поняли? Я друг Джорджа Зиада!

Но я не смог его найти. Он исчез.

Вот тебе расплата за то, что ты решил повыеживаться в самой гуще народного восстания! Вот тебе за то, что не послушался Клэр и не передал все в руки юристов! Вот тебе за то, что ты не можешь, как все, считаться с чувством реальности! «Пасхальный парад»! Вот тебе расплата за твои кретинские шуточки!

— Эй! — закричал я. — Эй, вы! Вы где?

Не получив ответа, я открыл дверцу со стороны водителя и попытался нащупать замок зажигания: ключи-то он оставил! Сел за руль, захлопнул дверцу и, не колеблясь, завел машину, и дал газу на нейтральной передаче, чтобы мотор не заглох. Потом вырулил на дорогу и попытался прибавить скорость — должен же здесь где-нибудь быть блокпост! Но не проехал я и пятнадцати метров, как в тусклых лучах фар возник водитель: одной рукой он махал мне, чтобы я остановился, а другой придерживал брюки, спущенные до колен. Мне пришлось сделать крутой вираж, чтобы его не сбить, а затем, вместо того чтобы остановиться и впустить его в машину — пусть везет меня до места, — я вдавил педаль газа, но эту колымагу было уже невозможно подбодрить, и через несколько секунд мотор сдох.

Позади, на шоссе, я увидел качающийся в воздухе фонарик, и через несколько минут старик-водитель, запыхавшись, добрался до машины. Я вылез, отдал ему ключи, он сел за руль, со второй или третьей попытки завел мотор, и мы поехали; поначалу машина двигалась рывками, но затем вроде бы все наладилось, и мы снова покатили — в правильном, как мне хотелось верить, направлении.

— Что же вы не сказали, что вам надо посрать? Что я должен был подумать, когда вы просто остановили машину и исчезли?

— Больной, — ответил он. — Живот.

— Надо было сказать. Я подумал, причина другая.

— Вы сионист?

— Почему вы все время об этом спрашиваете? Если вы имеете в виду Меира Кахане, то я не сионист. Если вы имеете в виду Шимона Переса… — Но почему мне не лень отвечать этому безобидному старику, у которого схватило живот, почему я совершенно серьезно отвечаю ему на языке, которого он почти не понимает… Куда, черт возьми, подевалось мое чувство реальности? — Отвезите меня, пожалуйста, — сказал я. — Иерусалим. Просто довезите меня до Иерусалима. И без разговоров!

Но, сократив расстояние до Иерусалима не больше, чем на пять-шесть километров, он съехал на обочину, заглушил мотор, взял фонарик и вылез. На сей раз я спокойно сидел на заднем сиденье, пока он искал на поле местечко, чтобы снова присесть. Я даже начал смеяться вслух над тем, как преувеличил возможные угрозы, но тут меня ослепили фары, летящие прямо на такси. Встречная машина встала в считаных сантиметрах от нашего переднего бампера, но я-то уже приготовился к удару и, возможно, даже заорал. Затем — шум со всех сторон, выкрики, вторая машина, третья, вспышка, залившая все кругом белым светом, еще одна вспышка, и меня выволакивают из машины на шоссе. Я не понимал, на каком языке говорят эти люди, практически ничего не мог различить в этом сиянии, не знал, что для меня страшнее — попасть в жестокие руки грабителей-арабов или в жестокие руки израильских поселенцев.