Шрифт:
– А туда же лучших берут, в партию.
– Да чем же он лучше меня? Такой же мудак.
Я задумался. Отец – он отец, да. Но и дед же не чужой. К тому ж воевал! Бил фашистов. А после работал на паровозе кочегаром. Теперь ловит рыбу, вялит ее и привозит нам, и я выковыриваю из таранки икру роскошного темного янтаря. Это всё очень серьезные в жизни вещи.
– А я у него спрошу, почему так. У папы.
– Не вздумай. Это последнее дело! Меньше языком надо трепать. И кстати, баб не слушай. Кто их слушает – тому кранты, поверь.
– Ну ты уже это говорил.
– Повторение – мать учения.
Назавтра я сделал всё, как учил мой замечательный дед. Отозвал Мишку в сторонку, специально отвел руки за спину, чтоб усыпить его бдительность, – и своей лобовой костью нанес удар. Мишка сразу заорал. Мне тоже было страшно – кровища ж хлынула из вражеского носа! Подбежали воспитательши, они тоже орали и тоже с ужасом, как Мишка, смотрели на меня, вроде же послушного воспитанного мальчика, который, вот пожалте – начал зверствовать. Ударил хорошего мальчика! Избил его! Напав вероломно!
Когда нас разбирали вечером по домам, я наслушался всяких восклицаний и ахов. Как нехорошо выглядел я, какой невинной жертвой казался Мишка!
– Да как же ты мог?!
– А он первый начал.
– Нет, все видели, что это ты на него напал!
– Нет, он все равно первый напал – просто не сегодня, а вчера.
– Так не бывает. Если он первый тебя ударил вчера, то ты б сразу и устроил драку. Как же ты ждал целый день? Тебя кто-то подучил?
– Нет, я сам додумался. Мишка плохой!
Провели опрос очевидцев. Мои показания подтвердились.
– А зачем же вот так сильно ударил? Можно было просто толкнуть, и он бы осознал, а ты вон какую ему кровищу пустил.
– Но я ж не знал! Я первый раз в жизни сегодня бил человека…
После я встретил приблизительно ту же аргументацию у Трумэна, когда на него серьезно наехали в 45-м и он начал оправдываться. Зачем скинул бомбы на мирные японские города? Тот резонно ответил, что ранее это оружие не применялось и про его эффект толком никто не знал. Ну бомба себе и бомба. Его еще спросили про вторую бомбу: зачем это, когда после первой сила нового оружия была уже измерена? Трумэн и тут выкрутился: если б, говорит, они сразу после первой капитулировали, то больше б никто их не бомбил. Вот и в Сирии русские даром избавляются от просроченных ракет, чтоб не тратиться на их утилизацию, ну и заодно немножко испытать оружие.
Дед встречал меня из детсада, стоя в дверях как под триумфальной аркой. Подмигнул и говорит, как обычно:
– Бабушка, внучок пива просит, дай нам руп!
– Та када ж ты напьёсся, на тебе твой руп, шоб ты подавился… – на автомате отвечала добрая старушка.
Она правильно делала, что не перечила в этом деду. Из двух зол меньшее, тот самый случай. Не дала бы рубль – старик пошел бы к соседям и в долг или даже даром выпил бы у них самогонки столько, что мало бы никому не показалось. С таких вылазок дедушка возвращался походкой Вия, которому еще не подняли веки. Он ступал как будто вслепую, ничего не видя ни перед собой, ни вокруг. Я с восхищением смотрел на него и думал:
– Когда вырасту, стану таким, как дедушка! Взрослым, смелым, толстым и пьяным!
Короче, мы пошли в пивную, мне досталась пена с трех кружек и восемь сушек. Жизнь потихоньку начинала удаваться. Всегда ж приятно разбить врага, одержать над ним победу. И ее отпраздновать, по-мужски!
Под пиво мы, как положено, вели неторопливые разговоры за жизнь, мужскую жизнь. Про драки, про баб – пиво, оно и в Африке пиво. Про работу мы не говорили, потому что сказать было нечего: я – в детсаду, дед – на пенсии.
– И что, он прям рыдал?
– Да, дедушка, он рыдал как девочка. Если ее нечаянно толкнуть.
– И шо, кровь и сопли?
– Да, это было так некрасиво. Неприятно, честно признаюсь. Коврик запачкался…
– Ну вот, видишь, как всё хорошо кончилось! Щас я еще кружечку возьму, постой тут.
Но угрызения совести меня слегка мучили. Получалось, что я всех обманул! Много лет, да вообще всю свою сознательную жизнь был хорошим мальчиком, и вот на тебе. Теперь я – плохой мальчик. Что дальше со мной будет? Кем я стану? Ну теперь уж точно не военным моряком, туда плохих не берут. Но отступать поздно, пути назад нету. Моряки не сдаются. Даже если они еще не совсем моряки.
Глава 7. К оружию!
Я обижался на своего деда-1. Отчего ж он не навел порядок с теми пленными немцами? Зачем не перестрелял их? Ну ладно, не сразу, они ж были на стройке, работали на нас. А потом-то, когда объект уж сдали и срок их вышел, а?
Злился я страшно. От злости исходил слезами, а деда ругал ужасными словами, даже самому было стыдно. Я всхлипывал и вспоминал материны рассказы про то, как она в нежные годы смеялась, когда в школе ее спрашивали про форму косточки. Ну какая ж у косточки может быть форма, когда та напрочь штатская? Форма была только у ее папы – артиллериста! Она помнила его китель, скрипучие ремни, петлицы потрясающей красоты и запах какого-то удивительно прекрасного одеколона, ни до, ни после ей такой не встречался. Потом ее отца немцы убили под Сталинградом, а они с бабой Верой и младшей, Лидой, куда-то ехали товарняком, поезд бомбили, они выскакивали из него ночью в степь. Так они ехали, ехали и наконец добрались до города, и их пустили жить в коммунальную кухню. Там можно было ночью спать, а как все соседи вставали рано утром – то приходилось убирать свои постели, это были чужие драные пальто и какие-то тряпки. Баба Вера мыла подъезды и таким манером зарабатывала на сухари и какую-то крупу, и на кусок мыла. Она была целыми днями на работе, а маленькие ее дети жили сами как могли, как умели. Они тогда намучились и умерли после молодыми, только полтинник стукнул – от страданий и болезней. Этого я не собирался немцам прощать и не мог, не знал за собой такого права. Ну и как же мог дед отпустить фашистов живьем в их фашистское логово? После всего?