– Я слышал, до сих пор с Дальнего Востока и Новгородской Иерархии завозят?

– Да. На всю Империю всего четыре питомника. В Союзе один. А растут они долго. Обычно выслеживают и ловят в окрестностях супергигантов.

– Молодой, всего два метра. Ему не тесно? Сюда же можно устанавливать более крупного?

– Поменяли лет пять назад, ещё до меня. Откуда мой – точно не знаю. Прошлый откормился до четырёх и перестал помещаться, его отпустили, судя по журналу.

– А чем мотыля кормите? – продолжал сыпать вопросами Константиновский.

– Привередливый. Красный дефлюцинат не жрёт. Только зелёный. Но они редко едят, очень много потребляют энергии через парус.

– Они все такие, насколько знаю. Нормально окукливается?

– Угу.

Константиновский почувствовал, что пора заканчивать с вопросами и привстал, отряхнув брюки от пыли. Егорову, с одной стороны, было приятно рассказать о своём судне и питомце, с другой, он уже начал уставать.

– Да, нормально, – повторил Егоров. – Только в зону притяжения вошли, сразу крылышки сложил. Магниты для того, чтобы его в случае чего успокоить, у вас есть, мне сказали? Разрешите, я поднимусь к себе в каюту? Можете пока поразглядывать его, я вам доверяю.

Матрос коротко кивнул и продолжил любоваться плазменной космической тварью, уютно спящей в вакуумном отсеке. Возможно, пытался вдуматься и заговорить – это поэта особо не волновало. Матросов в ангарных отсеках всегда проверяют на устойчивость психики, и глупостей никто бы не совершил – ни матрос, ни гелиображник.

Егоров тем временем чиркнул пластиковым ключом, датчик считал сетчатку глаза и пропустил вовнутрь. В каюте, находившейся после крохотного тамбура, царил жуткий творческий беспорядок. Перед приземлением и выходом из состояния невесомости поэт не успел сложить всё по местам, и теперь одежда, скафандр, термо-одеяла, полу-съеденные бичпакеты, обёртки и бумажные блокноты со стихами валялись в беспорядке на полу. Перешагнув всё это безобразие, поэт прошёл в пилотажную кабину.

На почтовом дисплее было несколько сообщений – в основном, рассылка от поэтических сообществ, счета о долгах и прочее. Но больше всего заинтересовало и напугало Леонида сообщение от бывшей супруги. Значилось оно как заказное, пришедшее через сеть почтовых космокуропаток от местной поселковой станции. Егоров торопливо открыл его. Письмо оказалось кратким:

«Леонид, я не в силах больше терпеть. Малышам нечего кушать. Жди коллектора, он вышел на охоту».

Егоров откинулся на спинку кресла и крепко зажмурился. Теперь всё встало на свои места. Поэт предполагал, что это случится, но не так скоро. Вспомнились слова Драгомира, вспомнилось предостережение адвоката Филимонова.

И тогда у Леонида родилось линейное короткостишие, выражающее всю суть отношений между женщинами и космическими поэтами:

[1] Стих М.Лилейко. Далее остальные без комментариев – авторские.

Семён Скоморохов сидел на корточках на крыльце своего барака, пил пиво, лузгал семки и смотрел международные новости на планшете.

«Нарастает напряжённость на границе между Уральским Союзом Планет и Великой Бессарабией. Массовые волнения рабочих зафиксированы в посёлке Орск Правобережный Тюменской автономии. Две промысловые и три транспортные компании за последний месяц подтвердили пропажу семи маломерных судов и одного сухогруза четвёртого класса за последний месяц. Администрация приграничных графств Бессарабии опровергает причастность к пропаже судов, предоставляя запрошенные отчёты местных отделов Инспекции»…

– Инспекции, – процедил сквозь зубы Семён и бросил на ступеньки планшет. – Подозрительные господа.

Вспомнился сегодняшний сон, видимо, навеянный вчерашними похожими новостями и стрелялками. Человек в чёрном балахоне с красивыми большими погонами, окружённый десятком бойцов, тычет пальцем в трёхмерную карту маршрута «Тавды». Говорит «Вот тут, вот здесь мы их и схватим!» Семён стоит совсем рядом, достаёт ружьё и стреляет в генерала, тот рассыпается в пыль. Любимая девушка в белом халатике бросается ему на шею…

Вспомнив последний образ, Семён выругался и замотал головой.

Он был рождён гопником. Дефлюцинат безликий, пацанчик с района. Его отец и дед тоже были тавдинскими гопниками, и он с молоком матери впитал все признаки маргинальной космической культуры. Семки, пиво и употребление обсценной лексики являлись для него неотъемлемыми гражданскими правами, наравне с правом на еду, воду, воздух и размножение.

Конечно, он, как и почти все жители корабля, входил в корабельную иерархию. Разумеется, гопник не был офицером или матросом, потому как туда брали самых выносливых. Матросы не любили гопников, а гопники – матросов. Пробиться в службу суперкарго и работать с грузом Семён тоже не мог – этому нужно долго учиться, и брали, в основном, только по блату, с планет. Оставалась инженерная каста, и всё, о чём мог мечтать потомственный космический гопник без планетарного образования – это дослужиться до помощника инженера.