Баджиз раскрыл рот. Его начала бить дрожь, и, чтобы не выдать себя, он подошел к окну и стал смотреть на растрепанную курицу, носившуюся по двору.

– Посмотри в ящике, под заячьим капканом, - бубнил Рамминз.

Когда Берт подошел к комоду, Баджиз не выдержал и обернулся. Берт потянул на себя один из средних ящиков. Ящик выскользнул без единого звука. Рука верзилы нырнула в кучу проводов и бечевок.

– Эта, что ли?
– Берт извлек со дна пожелтевший лист.

– Вот, - сказал Рамминз, протягивая его Баджизу, - и провались я на месте, если эта бумага не стара, как тысяча чертей.

На листке было написано крупными буквами в завитушках:

"Эдварду Монтегю, эсквайру.

Чиппендейл,

Большой стол-комод лучшего красного дерева на четырех ножках с каннелюрами, ручки чеканены по заказу. Всего: восемьдесят ливров".

Баджиза качнуло. Эта накладная намного поднимала ценность вещи. Сколько же он стоил сейчас? Двенадцать тысяч? Четырнадцать? А может, все двадцать?

– Н-да!

Он бросил на стол бумажку.

– Я так и думал. Викторианская копия. А накладную продавец присовокупил, чтобы набить цену. У меня в руках перебывала сотня таких бумажек. Кстати, друг мой, вы обратили внимание, там не сказано, что мастер сам изготовил комод?

– Не знаю, но эта бумага старинная, - упорствовал Рамминз.

– Никто не спорит, друг мой. Просто это викторианская подделка что-нибудь тысяча восемьсот девяностый год. Таких существует сотни. В эти годы целые мастерские только и занимались тем, что подделывали прекрасные образцы минувшего века... Какой обман! Я вам расскажу, как это делается: вначале втирают в дерево олифу, затем обрабатывают подкрашенной политурой, как правило, французской, потом натирают смешанным с пылью воском и, наконец, обдают паром, чтобы лак выглядел старым... Господь да простит этих мошенников!

Баджиз повернулся и сделал шаг к двери.

– Друзья мои, - сказал он, останавливаясь у входа в кухню, - вы очень любезно приняли меня, и мне, право, было неловко беспокоить вас в воскресный день.

Рамминз, который стоял, тупо вперясь в бумажку, поднял голову:

– Вы так и не сказали, что бы вы дали за него?

– Ах да, я действительно не назвал цену... Хотя, не думаю...

– Сколько?

– Э-э... десять фунтов.

– Десять фунтов!
– взревел Рамминз.
– Это не по-божески.

– Лучше уж на дрова пустить, - зло заметил Клод и дернул поводок.

– Я подниму до пятнадцати.

– Дайте уж пятьдесят.

Мурашки забегали по спине Баджиза. Все. Комод был его. Никаких сомнений. Но привычка выторговывать самую низкую цену пересилила.

– Друг мой, - нежно пропел он, - мне нужны от него ножки, только ножки. Возможно, когда-нибудь мне пригодятся и ящики, но все остальное - это громоздкое чудовище, оно годится лишь на дрова, как совершенно верно выразился мистер... простите...

– Ну, тридцать пять, - сказал Рамминз.

– Не могу, друг мой, не могу. Вещь не стоит таких денег. Но я все же прибавлю немного. Последняя цена двадцать фунтов.

– Пусть будет двадцать, - вздохнул Рамминз.

– Ах, друг мой, - сказал Баджиз, пожимая руку хозяину, - я, право, уже сожалею о содеянном.

– Так нельзя. Торг есть торг.

– Знаю, знаю.

– Как вы его повезете?

– Я на машине, она тут неподалеку. А вы, друзья мои, не будете ли так любезны снести его тем временем во двор?

– В машину он не влезет. Придется вам грузовик гнать.

– Не думаю. Во всяком случае, надо попробовать. Я сейчас подгоню ее.

Баджиз пересек двор и, стараясь не бежать, чинно засеменил к шоссе.

Едва мнимый пастор скрылся из виду, Рамминз хлопнул себя по ляжкам.

– Надо же, здорово обмишулился преподобный. Двадцать фунтов за такой гроб!

– Поздравляю, мистер Рамминз, - сказал Клод - Вы думаете, он и вправду даст деньги?

– А то как же?

– Даже если комод не влезет в машину?
– переспросил Клод.
– Вот вам крест, он плюнет на все, только вы его и видели.

Рамминз задумался.

– Разве войдет? Не войдет!
– с жаром продолжал Клод - У него машина-то небось с детскую коляску. Станет пастор разъезжать на "ройсе"!

– Кто его знает...

– Послушайте меня. Он сказал, что ему нужны только ножки. Давайте быстренько отпилим их, так уж наверняка влезет. Да и ему работы меньше, а?

– Неси пилу, Берт, - засуетился Рамминз.

Старое дерево поддавалось плохо. Мужчины надсадно сопели. Из надреза закурилась тончайшая красноватая пыль необыкновенного аромата.